Везунчик

Вот уже больше месяца, как о партизанах ни чего не слышно: как вымерли. И, притом, не только в Борках, но и во всей округе. Карл Каспарович говорит, что это результат тех карательных мер, что были приняты комендатурой. Правда, Кирюша Прибытков утверждает, что это они маленько примерзли зимой, а по весне оттают, и дадут еще о себе знать. Антону не очень хочется в это верить. Пускай бы был прав майор. Тогда – живи и радуйся! В такой спокойной обстановке можно и строить планы на будущее, немножко расслабиться. А то ему уже просто надоело прятаться у себя каждую ночь, спать в пол-уха, спотыкаться об приоткрытый люк подпола, и в каждое мгновение ждать или выстрела, или гранаты в окно, или, еще хуже, сгоришь во сне в собственном доме.

Петро Сидоркин вернулся из госпиталя худой, осунувшийся, молчаливый, совсем не похож на того весельчака и живчика, что был до ранения. Антон наблюдал, как долго стоял он над грудой заснеженных головешек на месте бывшего коровника, как тряс от горя поднятыми к небу руками. Жить в свой дом больше не пошел, а перебрался к Прибытковым, где трое суток пил без продыху. Комендант его не трогал, но от должности старосты отстранил, назначив вместо него Кирюшу.

Глава десятая

Уже на краю деревни Антон остановился как вкопанный: к чистому морозному воздуху добавился резкий запах печеного хлеба! Староста огляделся вокруг принюхиваясь, и направился прямиком к дому Абрамовых. Хозяин, бывший колхозный конюх, так и не вернулся в село после мобилизации в Красную армию с колхозными лошадьми. Заправляла дома его дочь двадцатилетняя Фекла с больной парализованной матерью.

На глаза Щербичу попался сосед Абрамовых сын лесничего малолетка Андрей.

– Быстро к Худолею! Мигом его сюда!

Убедившись, что мальчишка убежал исполнять его приказ, Антон подошел к дому, и резко потянул входную дверь на себя. Она оказалась не запертой, и он сразу вошел в темные сени. Из дома явственно послышался девичий вскрик: гостей здесь точно не ожидали, а если и намечались они, то уж ни как не староста деревни.

– Не рада, что ли? – расплылся в улыбке Щербич, наблюдая, как в панике мечется по хате девчонка. – Кто еще есть в доме?

– Нет, ни кого нет! – Фекла простоволосая, в фартуке поверх платья, металась от страха из угла в угол, прижимая руки к груди.

– Ни кого, Антон Степанович! – повторяла как заведенная.

Когда вошел Худолей, Антон сидел за столом в задней хате, посреди нее стояло два мешка с уже испеченным хлебом, заслонка с печи открыта, и в ней виднелось еще несколько караваев готового хлеба.

– Вот, Василий Петрович, любуйся, – сказал староста, показывая на мешки с хлебом. – Приготовлен для партизан. Приходи, забирай в свой лес, кушай на здоровье. Что скажешь, Фекла? – обратился уже к хозяйке.

– Да какие партизаны? – девушка успокоилась. – Побойтесь Бога, какие партизаны? Это я нам с мамой на зиму приготовила. На сухари иссушим, чтобы мука не испортилась. И с хлебом будем.

– Ты хоть сама веришь в то, что сказала? – ироничная улыбка блуждала по лицу старосты. – Или нас за дураков держишь?

– Как вы можете такое говорить, Антон Степанович? Для себя, на сухари, вот вам крест.

– Ну, это мы сейчас узнаем, – Щербич поднялся из-за стола, подошел к девушке вплотную. – Кто принес тебе муку? Спрашиваю в последний раз, кто принес и когда придет забирать?

– Ни кто, – лицо ее побледнело, она задрожала, и отступила на шаг от Антона.

– Кто, я спрашиваю? – голос старосты гремел, и в тот же миг он схватил за волосы девчонку, и накрутил их на руку.

– Ни кто, мое, наше, пустите, больно! – от боли Фекла присела, повиснув на его руках. – Что вы делаете? Больно!

– Не ври, для кого? Говори, убью! – чем дольше она не сознавалась, тем больше приходил в ярость Антон. Он уже бросил ее на пол, и стал пинать ногами. – Говори, говори, бандитское отродье! Я заставлю тебя говорить!

– Нет, нет, нет! – девчонка извивалась под ударами, поджав под себя ноги, и закрыв лицо руками. – Ни кто, наше это, наш хлеб! Спасите, спасите! Мама-А-А!

– Все, все, все-е! – между ними встал Худолей. Повернувшись к старосте, он начал оттеснять его от лежащей на полу девчонки. – Антон Степанович, она ваших нервов, вашего здоровья не стоит! Успокойтесь, сейчас мы все у нее узнаем. – Скажешь, ведь, да, Фекла? – наклонился над ней, помогая подняться с пола.

– Я все сказала – наше это, наше! – твердила она как заклинание.

Ярость опять затмила голову старосты, и он, оттолкнув Ваську, вновь бросился к Фекле. В этот момент Худолей проявил завидную прыть: успел таки встать между ними, широко расставив руки, и загородил своего начальника от девушки.

– Спокойно, Антон Степанович, спокойно! – пододвинул ему табуретку, усадил на нее. – Вот сейчас можно и решать дела. В спокойной домашней обстановке, Антон Степанович. Правильно я говорю?

– Да куда уж правильней, – староста тяжело дышал. Расстегнув полушубок, он достал носовой платок, и вытер обильный пот, что проступил крупными каплями на его лице, груди. – Сама ж себе хуже делает, неужели не понятно?