Везунчик

– Иди-ка, умойся, дева, – Васька подвел Феклу к рукомойнику, что висел в углу избы. – Кровь смой, да себя в порядок приведи!

На некоторое время в доме наступила тишина. Стали слышны стоны больной матери из передней хаты, да плеск воды в тазике под умывальником нарушали хрупкое перемирие.

– Во, я еще там не проверил, – встрепенулся Антон, и направился в другую комнату.

Через мгновение он уже тащил оттуда еще один мешок с хлебом.

– Ну, а теперь что скажете? – со злорадством в голосе спросил он, внимательно переводя взгляд то на своего помощника, то на молодую хозяйку. – Откуда здесь столько муки? Не из колхозного ли поля пшеничка? А, Василий Петрович?

– А откуда еще? – замахал тот длинными руками. – Ясно, все тащили с полей, вот и она, девка шустрая, тоже в стороне не осталась.

– Знаешь ли ты, глупая твоя башка, что это уже собственность великой Германии? А за воровство, что у них в приказе прописано для нас с тобой и для нее тоже? – накинулся староста на Ваську. – Расстрел! Понятно?

– Так и вы хлеб едите не с неба упавший, – встал на защиту Худолей. – Может, не знаете, а мама ваша пока при памяти была, все в дом тащила, чтобы вас прокормить, вот так-то! – уколол он начальника. – А тащила-то из полей да из амбаров, мил человек!

– Говори да не заговаривайся! – разозлился Антон. – Здесь не тот случай: ясно, что для партизан хлеб, Ленька Лосев организовал, что тут непонятного?

– Ну, это уже вопрос другой – для кого и кто организовал? – стал рассуждать полицай, расхаживая по избе. – На хлебе не написано. А с другой стороны – кто хлебушко сажал, да ухаживал за ним? Не немцы же, факт. Да и нашим людям жить как-то надо, согласны? Помрут люди с голоду, с кем тогда сами останемся?

– Ты что меня политграмоте учишь? – стал выходить из себя Антон.

– Или я этого не понимаю? Думаешь, я не видел, как тащили с полей? Видел!

– Вот и прекрасно, Антон Степанович! – повеселел Васька. – Вот и прекрасно! Всем жить надо, и этой девчонке тоже.

– Но тут-то не тот случай! – вспылил Щербич. – Для партизан она готовила, для партизан!

– А если и так, – высказал смелую идею Худолей, а староста даже опешил. – Мы этот хлеб забираем, и в комендатуру к немцам на стол в столовую, вот Карлуша будет доволен! А партизанам – фигу!

– Васька сложил здоровенный кукиш, и потряс им в воздухе.

Антон, набычившись, сидел какое-то время молча, соображая, потом резко встал, и приказал Фекле:

– Быстро собирайся! Сейчас ты расскажет мне правду! – он не мог терпеть, когда его обманывали. Чувствовать себя обманутым, да еще девчонкой было выше его сил, и он решил добиться своего любым путем, любыми средствами.

– Если вы в комендатуру ее, то погибнет девка, точно погибнет! – Худолей забегал по хате. – Может, не надо? – с мольбой в голосе обратился он к своему начальнику. – Жалко, ведь. Совсем молодая.

– Прекратить разговоры! Быстро за мной!

Впереди по сельской заснеженной улице шла, спотыкаясь, Фекла. За ней с решительным видом двигался староста в расстегнутом полушубке, а Васька Худолей вышагивал чуть в отдалении.

Когда процессия повернула в проулок, что ведет на хозяйственный двор, Антон заметил толпу женщин, человек десять – пятнадцать, что кучно следовала за ними.

– Верни их! – приказал он Ваське.

В углу двора стояла занесенная снегом льномялка. Щербич сразу же стал ногами отгребать от нее снег, скидывать его рукавом с зубчатых барабанов. Фекла безропотно стояла рядом, не до конца понимая, что делает староста, и что он от нее хочет.

– Вращай шкив! – заорал он на Ваську, и толкнул девчонку к аппарату. Схватив за воротник, прижал ее голову к начавшему движение транспортеру, а правую руку девчонки сунул между зубьями крутящегося барабана.

– Будешь говорить? Будешь? Кто, для кого хлеб? Говори! – в бешенстве кричал Антон.

Какое-то мгновение рука еще скользила, перескакивая с одного зубца на другой, пока барабан не захватил и не зажевал пальцы руки, они захрустели, от боли Фекла закричала, дернулась в железных объятиях старосты, и осунулась на снег, потеряв сознание.

– Отпусти девчонку, изверг! – вокруг них уже стояли женщины, готовые вот-вот кинуться на Щербича.

– Назад! Назад! – помня недавний случай с еврейской семьей Каца, Антон отпрянул в сторону, выхватил пистолет, и выстрелил в воздух. – Назад, застрелю, убью!

Однако женщины наседали, и Васька с винтовкой наперевес защищал начальника, с силой толкал их подальше от льномялки. Несколько женщин уже уводили куда-то Феклу, а жена лесничего Соня со шкворнем в руках заходила к Антону со спины.

– Ты что, дура, погубить всех захотела? – приклад винтовки Худолея опустился ей между лопаток. – Тебя же первую угробят!

От удара женщина полетела на снег лицом вниз, к ней кинулись ее товарки, и, подхватив под руки, оттащили в сторону конюшни.

Антон тяжело дышал, вытирая со лба тыльной стороной ладони пот, смотрел на красные капли крови на снегу, что остались после Феклы, а у самого перед глазами все крутились и крутились барабаны льномялки, и в ушах непрестанно стоял хруст человеческих костей.