Везунчик

А вот теперь Фекла. «Где ж ты был раньше, Худолей, что ж так поздно глаза мне раскрыл? – корил себя и Ваську Антон. – Как теперь на глаза показываться, хотя и на самом деле она девка хоть куда? Грудь не такая пышная, как у Маши, видно, еще не мятая мужиками, но статью и красотой взяла. Эх, дурак я дурак! Прав Худолей, не за те булки я взялся, ох, не за те! Надо было за Феклины булочки лапать, а не хлеб под кроватью искать».

Антон не заметил, как ноги сами собой принесли его на край деревни к дому Абрамовых. Остановился, в недоумении, постоял так с минуту, не понимая, как и зачем он здесь, потом решительно направился в избу.

Фекла лежала в задней хате на кровати, что стояла слева за русской печкой. Над головой нависали полати. Доктор Дрогунов Павел Петрович за столом собирал разложенные инструменты и медикаменты в свой баул. Соседка Абрамовых, Гулевич Тая, ровесница Феклы, сидела у изголовья больной. Бледное, бескровное лицо девушки почти сливалось с белой наволочкой, только черные густые волосы красиво обрамляли ее профиль, да перебинтованная правая рука резко выделялась на фоне темного одеяла. Она то ли спала, то ли была в забытьи.

– Если вы пришли за больной, и хотите ее забрать, то я не позволю! – доктор решительно поднялся из-за стола, и шагнул на встречу Антону. Тая вскрикнула, и зажала рот рукой.

– Нет, доктор, нет! – парень замешкался в нерешительности, снял шапку, и начал ее мять в руках. – Тут совершенно другое, Павел Петрович, я еще пока сам не знаю, что, но совершенно другое, это точно! Не бойтесь за нее, и простите меня, простите, с этого момента ее ни кто не обидит, нет, не обидит! – как клятву повторял Антон.

То ли тон, которым говорил он, то ли его вид вселил уверенность Дрогунову, и он направился к выходу, прихватив с собой и Таю.

– Верю вам, как мужчине, – успел еще бросить на ходу. – Но я оставляю за собой право вернуться сюда часа через два. Это мое право, и мой долг!

– Да, да, конечно, – машинально ответил доктору, а сам не сводил глаз с Феклы. – Приходите, обязательно приходите.

Подошел к кровати, пододвинул себе табуретку, сел на нее, и стал внимательно разглядывать лицо девушки. Глаза ее были закрыты, но ресницы подрагивали: видно было, что она не спит, и все слышит, что происходит в доме.

Сначала из-под ресниц выкатилась первая слезинка, потом еще и еще, губы исказила гримаса боли, отчаяния, и она заговорила вдруг:

– Уходи, сейчас же уходи! – шептала, не открывая глаз. – Я тебя ненавижу, убийца!

Антон приподнялся, смотрел на эти шевелящиеся губы, на залитое слезами лицо. Что-то оборвалось в груди, сжало до боли, и припал вдруг губами к ее губам, к ставшим вдруг дорогими и желанными ее соленым слезам, щекам, волосам, целовал руку, что лежала поверх одеяла, и, как в бреду, повторял:

– Прости, прости, умаляю – прости! Ни когда сам себе не прощу, а ты прости! – не говорил, а стонал над девушкой Антон. – Прости, прости, – повторял как заклинание, и все целовал и целовал ее лицо, глаза, раненую руку. – Прости дурака, люблю я тебя, люблю!

– Уйди, уйди, – все тише и тише защищалась девушка, а раненая рука уже легла на голову парню, и все сильнее и сильнее прижимала ее к своей груди.

– Вот пистолет, – Антон достал оружие, и вложил его в здоровую руку Феклы. – Стреляй, и я приму от тебя смерть, только бы тебе стало легче, и чтобы ты простила меня!

– Убери, а не то я от счастья сама себе пущу пулю в лоб, – прошептала она. – Убери! И продолжай говорить, лучше говори, не останавливайся, говори!

Когда ближе к вечеру к Абрамовым заглянул Дрогунов, он был несказанно удивлен: посреди двора, голый, в одной рубашке, Антон колол дрова. Топор в его руках летал, как пушинка, дрова разлетались в разные стороны, куча колотых поленьев уже высилась вдоль стены сарая, выгодно выделяясь своей желтизной на фоне чистого, искристого на солнце, снега.

Не говоря ни слова, он зашел в дом, где все так же лежала на кровати Фекла, но уже со счастливым, зарумянившимся лицом. Мельком взглянув на больную, доктор вышел во двор.

– Чудны дела твои, Господи! – сказал, ни к кому не обращаясь, Павел Петрович. – Воистину, не понять душу женщины! Потемки, сплошные потемки. Только наши женщины способны так любить, и так прощать! Ну, я удаляюсь. Зайду завтра.

– До свидания, доктор! Спасибо вам большое, спасибо, – Антон застыл с топором посреди двора.

Когда уставший Антон зашел в дом, Фекла встретила его стоя за столом.

– Ты зачем поднялась? – приобнял ее за плечи, и подвел к кровати.

– Лежи, лежи, Феклушка, я все сам сделаю.

– Хотела тебя накормить. Там, в печи, суп фасолевый с мясом, – девушка подчинилась, но не легла, а села на кровать. – Да не знаю, как достать чугунок с одной рукой.

– Прости, прости меня, любушка моя, – Антон опустился перед ней на пол, положил ей голову на колени. – Не прощу себе этого никогда! Не прощу!

– Не казни себя, Антоша, поздно, – она гладила его волосы, подняв глаза в угол, где висела икона. – Видно, Богу было так угодно.