Везувиан

– Я проделываю с ней… с каждой из них… Вещи, которые никогда бы не смог проделать с тобой, о которых никогда не посмел бы даже заикнуться тебе. – Ян говорил медленно и тихо, пугая и сводя меня с ума одним своим голосом. – Вещи, за которые плачу двойную цену. Иногда, когда все заходит слишком далеко, приходится платить тройную. Я подхожу к ее спальне. Слышу шум фена. И голос, который перекрикивает шум. Я захожу в комнату. Она смешно танцует и сушит голову перед зеркалом, иногда выключает фен и поет в него, как в микрофон. Она улыбается своему отражению. Ее зеленые глаза сияют. Я стою за дверью, как хищник в засаде, собирающийся напасть на жертву.

Он стоял сзади, а я вся дрожала. Я не хотела слушать его, хотелось закрыть уши руками, кричать, чтобы он перестал – но вместо этого жадно ловила каждое слово.

– Но я не вхожу, а наоборот покидаю комнату. Я захожу обратно через десять минут и вижу, что она вышла из ванной и сидит перед телевизором. Ест конфеты. Ее ноги задраны на стол. На ней короткий желтый халат. На подоле – маленькое вишневое пятно. На спинке дивана плюшевая игрушка – енот. Она поворачивается и берет енота на руки. Говорит ему: «Проголодался, малыш? Мамочка сейчас тебя покормит». Внизу моего живота тесно и горячо. Я не могу больше себя сдерживать. Моя плоть рвется к ней. Я влетаю в комнату, нападаю, как голодный дикий зверь, готовый растерзать в клочья мягкую нежную плоть перед собой. Резко стягиваю одежду, свою и ее.

Он замолчал.

«Как именно ты истязаешь их, Ян? Что ты с ними делаешь?» – спрашивала я взглядом. Ян прочитал этот вопрос в моих глазах. Нежно переложил волосы вперед, оголяя шею. Положил руки на нее и слегка сдавил.

Он говорил медленно и тихо. Казалось, слова стекали с его губ и превращались в густой и вязкий полушепот-полувыдох:

– Я сдавливаю до тех пор, пока не услышу хрипы. Впиваюсь в руки вот здесь, – он положил руки чуть ниже плеч и обхватил. – Сжимаю до синяков. Потом кладу руку на лицо и поворачиваю его вбок, – он положил раскрытую ладонь мне на лицо, закрывая обзор, – и вминаю в кровать с такой силой, на которую способно мое возбужденное тело, – он с силой прижимает мою голову к своей груди. Я хватаю его за руку и пытаюсь убрать с лица.

– Ян, пусти, мне нечем дышать. – я еле выдавила из себя слова, но он будто не слышал меня. Одной рукой Ян продолжал давить на мою щеку, прижимая голову к груди. Еще чуть-чуть, и она треснет, как спелый арбуз. Другой он держал меня за руки, чтобы я не мешала ему. Сжимал крепко, до боли.

– «Везувиан, Везувиан», – рычу я, проникая резко, грубо и глубоко. Кусаю, рву, грызу и пронзаю насквозь, не оставляя живых следов на мягкой нежной коже. Наслаждаюсь криками боли, ее мольбами о пощаде и с каждым криком вхожу глубже, – в его голосе слышалось холодное торжество и властность.

– Еще, еще. Кричи сильнее, молись богу и черту. Бойся, проси, плачь, проклинай.

– Пусти меня. Ты меня задушишь! – Я попыталась закричать, но вместо этого из горла вырвался хрип.

Сердце бешено стучало, легкие горели огнем. Когда я уже была на грани обморока, Ян ослабил хватку. Выпустил меня и резким движением развернул лицом к себе.

Он обхватил меня под ягодицы, с легкостью поднял и усадил на столешницу. Придвинулся так близко, что мои ноги против воли раздвинулись в стороны и впустили его. Унизительным жестом он крепко схватил меня за подбородок ледяными пальцами и приблизил ко мне свое бледное лицо с безумными горящими глазами. Его зрачки были расширены, лицо не выражало ничего, кроме холодного омерзения и высокомерного безучастия.

Ян продолжил говорить, и каждым нервом я ощущала непонятную силу в его голосе.