Вглядываясь в грядущее: Книга о Герберте Уэллсе

А он и в самом деле вообразил бог знает что. И нескольких недель брака оказалось достаточно, чтобы туман начал рассеиваться. Он теперь о многом с ней просто не заговаривал, все таил про себя. Из их бесед исчезали одна тема за другой. И все же Изабелла прочно укоренилась в его душе. Он слишком долго её ждал. Однажды — и довольно скоро — он ей изменил с её приятельницей, весьма уже искушенной в любовных делах, но словно бы для того, чтобы убедиться, что по-прежнему её любит. И правда, виновата ли она была в том, что принадлежит к тому самому кругу, из которого он всю жизнь мечтал вырваться? Да и не было ли у неё 96 перед ним действительных преимуществ — уравновешенности, спокойствия, рассудительности? Нет, всему этому, видно, предстояло тянуться годами…

Хуже всего было то, что и к работе своей он стал относиться прохладнее. Он мечтал сделать из своих студентов развитых людей с трезвым и широким взглядом на мир, иными словами, повторить педагогический подвиг Томаса Хаксли. Но методика университетского образования была нацелена на другое. Студентов «натаскивали» для экзаменов, и учебное заведение Бриггса, которому так и не удалось добиться включения своего Заочного колледжа в официальную университетскую систему, вынуждено было, дабы «остаться на плаву», особенно об этом заботиться. Подлинного удовлетворения не было теперь ни дома, ни на работе.

Отдушина, впрочем, сыскалась сама собой. Еще перед женитьбой Уэллсу удалось на мгновение проникнуть в область большой журналистики. Когда у него в мае 1891 года после перенесенной инфлюэнцы стало очень плохо со здоровьем, доктор Коллинз, которого, очевидно, немного мучила совесть за прошлое, добился, чтобы его приняли для поправки в Ап-парк, и там Уэллс позволил себе поработать немного не для денег. Так возникла знаменитая (увы, славу свою она по-настоящему приобрела лишь тогда, когда он и без того уже был знаменит) статья «Новое открытие единичного». Уэллс отослал её в солидный и популярный журнал «Фортнайтли ревью», и, к немалому его удивлению, в июле того же года её напечатали. Она всем в этом двухнедельнике понравилась, и когда Уэллс, воодушевленный успехом, прислал Фрэнку Хэррису (редактору) свою новую статью «Жесткая вселенная», тот отдал её в набор, не читая. Получив гранки, он, однако, пришел в смятение. Статья и в самом деле была о предмете, весьма ещё далеком от круга интересов популярных изданий, — о пространстве четырех измерений. Хэррис, впрочем, знал за собой одну слабость. Человек он был начитанный, но не больно-то образованный. Поэтому он всё-таки понадеялся, что придет автор и все ему растолкует. И он вызвал к себе Уэллса.

Уэллс понял это приглашение по-своему. Знаменитый редактор захотел, очевидно, лично познакомиться с автором двух блестящих статей. Надо было не ударить лицом в грязь, и тётя Мэри снарядила его для этого визита наилучшим, по её мнению, образом. Она вручила ему зонтик, производивший в закрытом виде вполне приличное впечатление, и постаралась привести в порядок его цилиндр. Это было непросто, но любящая тётка не пожалела сил. Она почистила его мокрой губкой, чтоб коричневые пятна были не так заметны, потом щеткой и только не успела погладить искореженные поля — времени не хватило. Уэллс появился в редакции минута в минуту, но Хэррис заставил его прождать полчаса (если бы тетя Мэри знала об этом и взяла в руки утюг, всё, может быть, пошло бы по-иному!). Когда Уэллса пригласили в кабинет, он уже чувствовал себя чуточку неспокойно. Едва он переступил порог, сердце у него так и замерло. За огромным, роскошным столом сидел свирепого вида человек с квадратной физиономией и зачесанной назад, разделенной пробором черной шевелюрой. По обе стороны стола размещались ещё двое, имевшие обескураживающе джентльменский вид. Хэррис кинул мрачный взгляд на Уэллса и, не произнеся ни слова, указал ему рукой на кресло. Многообещающий автор сел, устроив свой цилиндр на столе, прямо под носом у редактора. Конечно, благоразумнее было бы поместить его где-нибудь на полу и по возможности вне поля зрения хозяина кабинета. Рыжие пятна, оправившись от первого испуга перед губкой и щёткой, проступали с каждой минутой всё отчетливей, изломанные поля топорщились. Глядя на него, так и хотелось зажмуриться. Интересно, не эти ли страшные минуты возникали потом перед умственным взором Уэллса, когда в «Человеке-невидимке» он заводил речь о потрепанном шелковом цилиндре бродяги Марвела?

С момента появления на письменном столе злополучный цилиндр и был главным действующим лицом разыгравшейся далее сцены.

С минуту длилось молчание. Оно становилось всё более зловещим. Люди по обе стороны стола разглядывали цилиндр. Хэррис рос на глазах и достиг невероятных размеров. Наконец увенчанная черными торчащими усами губа великана поднялась к его притупленному носу и чудовищной силы голос прорычал с каким-то редкостным акцентом: «Так это вы прислали „Жесткую вселенную“»?