Via Baltica (сборник)

Она растерялась. Еще один мистик, еще одна жертва пустой мелодрамы. Но какое начало – ведь я поверил! Зато под вечер, когда на пороге возникла Эльза не захотел верить своим глазам. В руках – чемоданчик с приданым. Невозмутимый хозяин уже приглашал гостью в дом – он был гуманист и любил почти всех.

Мантойфель тоже оказался настоящим мужчиной. Он не уговаривал Эльзу. Хочет ехать – пожалуйста. А нет, так нет. Жизнь за железным занавесом он не расписывал в розовых красках – понимал, что пробиться в люди будет фантастически трудно (кроме еврейского здравого смысла, у него была достоверная информация). Поздно вечером он приехал к нам на такси, привез вино и коньяк, а потом заплатил моему домохозяину за постой на полгода вперед. Мне улыбнулся: не дрейфь, через две недели барышня упорхнет домой. А ты без хлопот поживешь до призыва в армию. Мантойфель говорил, говорил жестко, но верно. Говорил, как в воду глядел. В тот вечер всем было горько: выгнанной из дому и не желающей эмигрировать Эльзе, завтрашнему изгою-репатрианту Мантойфелю, – неизвестно, увидимся ли еще? Он говорил негромко, пересказывал спектакль с его исключением из партии, это был неизбежный этап перед отбытием в Землю Обетованную. Он их спросил: а если я и в Израиле останусь большевиком? Функционеры лишились дара речи, но один догадался позвонить куда надо, и шутки кончились – пришлось-таки писать заявление. За рюмкой и прощальным столом – тоже неизбежный этап отъезда – доктор дал нам много ценных рекомендаций. Первым делом искренне посоветовал нам не жениться – ни мне, ни Эльзе. Тем более друг на друге. Не будьте ослами, уговаривал он, все равно ведь не выгорит! Поживете, побудете вместе – сами увидите. Домохозяину мы дали гарантии, что я не создам семью, а если, не приведи Господи, появятся подозрения насчет внебрачного плода, наш договор немедленно прерывается. Посмеялись. Выпили. Стало грустно. Мантойфель вызвал такси, чмокнул Эльзу, пожал руки мне и хозяину – и уехал. Пока еще на Антоколь [29] . Через четверть века мы встретились на Франкфуртской книжной ярмарке и – о чудо! – сразу узнали друг друга! Вскоре он появился в Вильнюсе (ностальгия по Северному Иерусалиму). Мы пили вино в аэропорту – до отбытия было время, и он (еврейская вредность!) вдруг спросил: а как твой геморрой? И еще сказал: если что, трусца по утрам, чай на таких-то травах, и плюй на все!

В тот горестный вечер Эльза постелила свежее белье, которое принесла с собой, мы оба искупались в допотопной хозяйской ванне и начали общую жизнь – убогую, нищую, без просветов и перспектив. Только в первое утро этого нелегального брака я принес ей в постель кофе из ячменя и цикория; больше это не повторялось – Эльза пошла работать в больницу, вставала в шесть, а в выходные спала до обеда. Мантойфель слегка ошибся: к маме и папе она вернулась не через неделю, а месяца через три. Но и потом иногда заглядывала и оставалась на несколько дней. Мы часто ссорились, но быстро мирились. Причина у этих ссор была вечная: нехватка денег. Не пей столько пива! – это был Эльзин военный клич. А к чему столько лосьонов и кремов? – был мой ответ. И тут Мантойфель был прав: неделя или полгода – это так быстро! Люцию я не встречал. Пытался звонить, но никто не брал трубку. Иногда она мне мерещилась на Стекольной улице… Но мало ли стройных и крашенных в рыжий цвет? Откуда мне было знать, что они расписались, потом обвенчались в церкви и, наконец, заполучив туберкулезный автобус, отправились в послесвадебную экспедицию просвечивать легкие у жителей взморья?

Иногда хозяин брал меня на свои шабашки, я был у него подручным. Зарабатывал на еду, а когда и на пиво. Без дела бродил по городу, заходил в пустые гулкие храмы, но не молиться, а так – побыть в инородном пространстве. Как-то, чуть захмелев от пива, поздним вечером я вскарабкался по лесам на самый верх колокольни Святого Иоанна. Ветер меня в момент отрезвил. Я был как кот, взобравшийся на верхушку дерева, – без понятия о том, как спускаться. Внизу искрился угрюмый, едва освещенный вильнюсский Старый город. И все-таки было красиво. Было возвышенно. По шатким обледеневшим трубам я спускался добрых полчаса. Меня прошиб пот. Я вернулся в пивную, напротив университета. За длинным столом сидели те самые. Долговязый седой оборванец скрипучим голосом затянул старинный романс:

У моряка на могиле – ни одного цвето-о-о-очка!

У моряка на могиле цветов не сыска-а-а-ать!

Так я и жил: уныло, без перспективы, без особых мыслей и чувств. Мог бы, наверное, разогнать тоску, но отлично знал: военные комиссары меня не оставят в покое. Не помогут никакие фиктивные геморрои. Не поможет никакое недержание мочи.

6