Via Regia

В те редкие вечера, когда шел снег, к ней будто бы приходило просветление, но от него становилось только невыносимее. Она подолгу смотрела в окно, за которым бесконечная тьма смешивалась в одно с тусклым светом фар беспардонно шумных машин, выцветшими вывесками про орехи и свежемороженую рыбу, сливалась воедино со слабым светом фонарей, будто из последних сил борющихся за жизнь.

Вера вспоминала дни тепла, когда без мыслей в голове и с глиттером на щеках танцевала ночами вдоль пустого Невского, когда уставшая и счастливая встречала рассвет на Марсовом, и Дворцовый мост величественным неподвижным истуканом преграждал путь домой всем загулявшимся путникам. Как ее платье развевалось на Благовещенском, а он, еще не муж и даже не бойфренд, впервые видя ее днем, простой и нежной, пытался угадать, сколько ей лет. Как она завтракала яблоками и кофе в большой квартире на Василеостровской, как они ныряли во дворы и находили выходы из любых колодцев. Куда все это делось? Ей было совсем непонятно… Она начинала горько и громко рыдать, выть, стенать от неизбежности утраченного, растраченного.

Вера знала, что поет свои заунывные панихиды не бывшему мужу, а самому прошлому – большому пушистому зверю, безвременно ее покинувшему, – оно кануло в лету… Но кануло ли? Раз уж она сумела выяснить, что наличие объективной реальности – это еще большой вопрос, значит ли это, что и время – не бегущая река, а застывшая? Она приходила к выводу, что ни того ни другого не существует.

Любая точка – что времени, будь то прошлое или настоящее, что пространства, пролегающего ли поперек того, что мы привыкли называть явью, или захватывающего другие вселенные – сны, мечты, фантазии, например, – доступна здесь и сейчас, нужно лишь сделать к ней шаг. Вы уже там, или, если угодно, вы еще там, стоит лишь допустить об этом мысль – да и мысль, разве так уж она эфемерна? Это – сгусток энергии, продукт мышления, и кто сказал, что у нее нет материальной формы?

Вера уходила все дальше и дальше в своих метафизических размышлениях – ничего ей больше не казалось абсолютом или хотя бы худо-бедно правдивым, все – под сомнение или, скорее, наоборот: теперь-то было известно наверняка, что мир, жизнь, бытие – это только она сама в процессе осмысления, и все это сконцентрировано внутри, подвластно ей самой. Снаружи же… может, и вовсе нет ничего, а если и есть, то не имеет никакого значимого веса.

От столь усложненного, но по сути своей не лишенного смысла потока ее отвлек сильный приступ кашля: опять нелады с горлом. Может быть, из-за того, что она давно ни с кем не разговаривала? Вера усмехнулась этой идее и представила на миг, что становится навечно немой. «А что, немота всегда казалась какой-то романтичной».

Она вдруг поймала себя на мысли о том, сколько всего происходит внутри нее: постоянно какие-то разговоры, измышления, предположения, смешки да шепотки – там будто живет целая стайка вечно болтающих Вер. Которые, впрочем, совсем ей не мешают – напротив, бывает интересно подслушать из беспечные разговоры. В любом случае, куда интереснее, чем вести диалог с кем-либо из «так называемых», как любила мысленно повторять она, живых людей.

Ее айфон большую часть суток был отключен, появлялся на радарах лишь на пару часов – Вера делала что-то самое простое по работе, чтобы в следующем месяце ей перевели сорок-пятьдесят тысяч. От остального она отказалась – никак не уведомив коллег: ее просто тошнило от сообщений, поэтому она замьютила всех, а когда «все» поняли, что до нее все равно не дописаться, перестали стучаться вовсе. Блага фриланса! Вера радовалась этой внешней тишине, хотя про себя не разделяла внешнее и внутреннее – правильнее будет сказать, что радовалась она собственному царству в своей опустевшей, очищенной огнем жизни. Никто сюда не рвался больше, никто не нарушал ее покоя – ее бдения, ее пребывания в столь любимой, но такой забытой на долгое время раковине, где перламутром были ее, и только ее, ценности и радости, а жемчужинами – сны, в которых она встречала любимые глаза.

8

Вера кашляла долго, пока ее не начал трясти за плечи невидимый кукловод и слезы не выступили на глазах. Теперь она больше не думала о том, что есть кто-то, кто сможет привезти ей лекарства или вина, – почти полтуторамесячное добровольное заточение открыло ей абсолютную ненадобность всех во всех. Камилла, Саша, бывший муж – никто из них не писал и не звонил ей, и она знала: это не из безразличия или черствости, просто есть один маленький, незначительный, но вселенский факт, которому, может быть, и не стоит внимать, однако если внять – жить станет легче: никто никому здесь не нужен. Совсем не в том значении, что любви и дружбы не существует, отнюдь! Она слишком взрослая, чтобы в них не верить. Просто чувства одной стороны – лишь ее зона ответственности, и ничья больше. Потому Вера ни на кого не обижалась. Ей просто с каждым днем, который мог быть для нее ночью, и наоборот, хотелось остаться в той своей счастливой и теплой жизни, где ее ждали.