Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.

Как справедливо замечает исследователь, память — это такая область, «где жизнь и осознание жизни сливаются, где время и пространно преодолеваются, где далекое и близкое, давнее и недавнее соединяются… Лишь память (и творчество) придают жизни смысл, без памяти жизнь бесследно и бессмысленно рассеивается, как пыль…» [134].

В рассказе «Далекое» (1924) герой-рассказчик вспоминает дореволюционную Москву, гостиницу «Северный Полюс» на Арбате и жившего здесь же по соседству с ним некоего Ивана Иваныча. Можно предположить, что примерно так обстояло дело в действительной жизни, хотя уже в начальной строчке рассказа начинает звучать мотив поистине легендарный, если иметь в виду временную удаленность. «Давным-давно, тысячу лет тому назад, жил да был вместе со мною на Арбате, в гостинице „Северный Полюс", некий неслышный, незаметный, скромнейший в мире Иван Иваныч, человек уже старенький и довольно потрепанный.

Из году в год жила, делала свое огромное дело Москва. Что-то делал, зачем-то жил на свете и он. Часов в девять он уходил, в пятом возвращался. (…)

Чем он у себя занимался, как коротал свой досуг? А Бог его знает. Домашняя его жизнь, ничем внешним не проявляемая, никому не нужная, была тоже никому не ведома — даже горничной и коридорному… С редкой, повторяю, незаметностью, с редким однообразием су­ществовал Иван Иваныч. Проходила зима, наступала весна. Неслись, грохотали, звенели конки по Арбату, непрерывно спешили куда-то, навстречу друг другу, люди… кричали разносчики с лотками на головах, к вечеру в далеком пролете улицы сияло золотисто-светлое небо заката, музыкально разливался над всеми шумами и звуками басистый звон с шатровой, древней колокольни: Иван Иваныч как будто даже и не видел, не слышал ничего этого» (5, 81, 82).

Внимание здесь, конечно же, останавливает этот зачин: «Давным-давно тысячу лет тому назад…» Нечто подобное встречается и в других вещах Бунина этого времени, например в рассказе «Подснежник», опубликованном в 1927 году («Была когда-то Россия, был снежный, уездный городишко, была масленица – и был гимназистик Саша…»).

Мысли и ассоциации, возникающие здесь, самые разные. Едва ли не главная из таких мыслей: прежняя Россия внезапно и навсегда исчезла, погибла, утрачена. На громадном ее пространстве вдруг оборвалась веками налаженная жизнь, была разрушена сама ткань, строй и уклад ее. И никак невозможно было поверить, что на такое разрушение понадобилось так мало времени, а не сотни и сотни лет, а то и вся тысяча…

Но просматривается за этим «Давным-давно» и другой смысл. Каждое промелькнувшее мгновение из жизни настоящей навсегда исчезает, уходит в прошлое. И оно, это мгновение, больше никому не подчиняется и не принадлежит, и не только данному человеку (недаром ведь говорится, что прошлое не могут изменить даже боги), и непроизвольно возникает ощущение, что эта прожитая тобой часть жизни теперь неизвестно где, в какой вековечной дали. «Природа, – писал Паскаль, — беспрестанно возобновляет одно и то же — годы, дни, часы; пространства, равно как и числа, непрерывно следуют одно за другим. И таким образом получается своего рода бесконечность и вечность. Не то чтобы все это в отдельности было бесконечно и вечно, но величины, сами по себе конечные, бесконечно умножаются» [135].

Мы почти ничего не знаем о прошлом и будущем Ивана Ивановича. Но вот жизнь свою в настоящем, как мы видели, проводил он довольно однообразно, скучно и с почти полным равнодушием ко всему, что происходило вокруг него. И это особенным образом подчеркнуто в рассказе, а именно: как приходил каждый новый день в жизни Ивана Иваныча и как исчезал он в ряду таких же других, не тронутых ни интересом, ни вниманием нашего героя.

Когда есть такое, пусть и предварительное, представление о нем, нельзя не задать вопрос, который явно напрашивается: почему Бунин не только сосредоточил свое внимание на нем, таком «незаметном» и «неслышном», но и сделал его как бы центральной фигурой в своем рассказе?

Здесь, думается, уместно будет вспомнить Пруста, с которым Бунина нередко сравнивали и сопоставляли в годы эмиграции и которого он прежде не читал. В 1936 году Бунин написал Бицилли: «Когда на что-нибудь мода, я „назло" отвертываюсь от модного. Так было и с Прустом. Только недавно прочел его — и даже испугало: да ведь в „Жизни Арсеньева" (и в «Истоках дней», и в том начале 2-го тома, что я написал три года тому назад…) немало мест совсем прустовских! Поди доказывай, что я и в глаза не видал Пруста, когда писал и то, и другое!» [136].

В данном случае нет необходимости проводить подробный сопоставительный анализ произведений этих писателей, тем более что отчасти это уже сделано [137]. Можно лишь заметить, что у того и другого находят, пусть и не полное, совпадение героя и автора в их произведениях; наличие потока воспоминаний, где трудно вычленить сюжет; темы старения, утрат, смерти; отсутствие ощущения текучести исто­рии; ироничность авторской интонации.