Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.

Но вот что особо хотелось бы выделить и что имеет, как представляется, едва ли не самое прямое отношение к месту и роли Ивана Иваныча в художественном замысле рассматриваемого рассказа. Как верно отмечает критик, у Бунина, как и у Пруста, «отдельный момент существования „внутреннего я", связанный с определенным местом и временем… часто соотносится с неким внешним объектом, „закрепляется" за ним. В результате возникают по-настоящему прустовские структуры: внешнее событие — внутренняя реакция на него анализ душевных „движений"» [138].

Этот художественный прием довольно обстоятельно изучен, о нем не раз говорил и сам Марсель Пруст: «…каждый истекший час нашей жизни находит себе убежище в каком-нибудь материальном предмете и воплощается в нем… Он становится пленником предмета, его вечным пленником, если, конечно, мы не наткнемся на этот предмет. С его помощью мы опознаём этот минувший час, вызываем его, и он освобождается» [139].

В известном смысле роль подобного «предмета», хотя и живого, одушевленного, выполняет Иван Иваныч, в котором как раз и «находит себе убежище» «каждый истекший час» жизни нашего героя-рассказчика. Как уже отмечалось, сам по себе Иван Иваныч ничем особенным, о чем стоило бы поведать, что называется, отдельной строкой, не обладал и не привлекал. Но он помогает весьма многое «опознать» и воскресить в памяти: и житейские подробности, подчас очень конкретные, тех исторически близких, а в воспоминаниях таких далеких лет, и весьма выразительные приметы облика и повеления людей той эпохи, а также и качества, которые принято называть общечеловеческими, и в частности их отношение к жизни текущей и (будущему, с которым были связаны, как выясняется, все главные и наиболее желаемые их устремления.

Именно Иван Иваныч, утром уходящий на службу и вечером возвращающийся, помогает нам увидеть «темные» и даже «зловещие» коридоры гостиницы, в которой он обитает, а также некоторых его сожителей: и «бодро спешащего, с молодой бородой и ярким взглядом студента», и «независимого вида стенографистку, рослую, манящую, несмотря на свое сходство с белым негром», и «старую маленькую даму на высоких каблучках, всегда наряженную, нарумяненную, с коричневыми волосами» (5, 81, 82).

Как уже отмечалось, Иван Иваныч и к своей текущей жизни, и ко всему, что происходило вокруг него и встречалось ему, относился более чем индифферентно. Он «вежливо со всеми встречными раскланивался и ничуть не претендовал на то, что ему едва кивали в ответ». И еще: он вполне равнодушен был к смене времен года, которая обычно имеет то или иное воздействие на человека. «Ни зима, ни весна, ни лето, ни осень не оказывали ни малейшего видимого влияния ни на него, ни на образ его жизни» (5, 82).

В рассказе нигде не говорится впрямую, понимал ли Иван Иваныч, что такое более чем равнодушное отношение к своей жизни не может не обернуться в конце концов великой печалью: ведь его жизнь, единственная и неповторимая, уходила, как вода в песок. Мы можем только догадываться, вернее, начинаем догадываться, что он все-таки понимал это, когда происходит его встреча с поселившимся с ним по соседству «каким-то князем», очень «прожившимся человеком», «на вид очень запущенным, нескладно огромным, с мешками под глазами».

Чем поразил он Ивана Иваныча? Явно не богатством, которого у него не было, и не титулом, на который наш герой обычно никак не реагировал. «И все-таки был Иван Иваныч и поражен и пленен, а главное, совсем вон выбит из своей долголетней колеи. Он превратил свое существование в какое-то непрестанное волнение. Он поверг себя в тревожное, мелкое и постыдное обезьянство» (5, 83).

Надо понимать так, что эта встреча с князем, как ничто и никогда в прошлом, сумела убедить Ивана Иваныча, что совсем не так, как следовало бы, живет и проживает он свою жизнь, что жить можно и нужно более широко, интересно и разнообразно. Впервые в жизни он заметил, что наступила весна, и впервые он стал радоваться ее приходу и питать надежды на то, что отныне начнется какая-то совсем другая жизнь.

«Чем мог он очаровать, поразить Ивана Иваныча? Но ведь не важен предмет очарования, важна жажда быть очарованным. Был, кроме того, князь человеком с остатками широких замашек, человеком глубоко прожившимся, но, значит, и пожившим в свое время как следует. Ну вот и возмечтал бедный Иван Иваныч зажить и себе по-новому, по-весеннему, с некоторыми замашками и даже развлечениями. (…)

Сбылась ли эта мечта и чем вообще кончился порыв Ивана Иваныча к новой жизни, право, не знаю. Думаю, что кончился он, как и большинство наших порывов, неважно…» (5, 86, 87).