Вятская тетрадь

Обижать Васю свои не давали. Всегда ласковый и приветливый, он делал исключительно тяжелые работы, например, копал могилы на все пять деревень. «Ему с собой дадут покушать, идет. Летом и зимой. Зимой костерок разведет, летом выкопает могилку, да в ней и уснет, видно, устанет. Привезут покойника, а могила занята, в ней Вася спит».

Чаще других Васю эксплуатировал лавочник Яков Сысоич. Однажды он посмеялся над даровым работником, зачерпнул колесной мази и угостил, будто это повидло. Вася размахнулся и дал Якову Сысоичу черпаком так, что тот улетел за прилавок.

Вася постоянно выручал солдаток и вдов, метал им сено, возил дрова. Когда он исчезал из деревни, это значило, что его кто-то увел с собой на работу в другое место.

Где случалась какая драка, разнимать драчунов бежали за Васей. Он не разбирал, где свои, где чужие, прибегал, расшвыривал всех по сторонам. Драка утихала, враждующие стороны выползали из канав, из кустов кто своими силами, кого и выносили. Поэтому часто драки кончались только от одного крика: «Вася идет!»

Особенно Вася Прохорыч любил ярмарки, традиционную Белорецкую, на которую день и ночь шли обозы, съезжались отовсюду. На ярмарке Вася творил чудеса: борол цыганских медведей, гнул враз по три подковы, цирковому силачу-гиревику велел связывать ремнями все гири, которые были в цирке, и поднимал этого силача вместе с гирями. Ребятишки от Васи не отходили. Карабкались на него враз по пять, по шесть человек, и Вася бегом катал их. А то брал на плечи как коромысло дерево, на концы его цеплялись ребятишки, Вася крутил ребятишек как на карусели. Балалаечники, гудошники вынуждали Васю плясать, играя камаринского или трепака. Вася упирал руки в боки, делал выходку и плясал до тех пор, пока музыканты не сдавались.

Лишившийся услуг Васи, Яков Сысоич хотел его вернуть. Он привез из Казани связку сушек в двенадцать фунтов и послал сказать Васе, что если Вася съест всю связку зараз, то получит серебряный рубль, а это значило много по тогдашним деньгам, если же не съест, то будет неделю работать бесплатно.

Вася пришел. В лавку набился народ. Ударили по рукам, Вася стал есть. Сушки того времени, по словам отца, были так вкусны, что уступали в его воспоминаниях только французским булкам, которые долго не черствели и были так пышны, что, как ни прижимай их, возвращались в первоначальные формы.

Связка заканчивалась, лавочник затосковал. Васе стало сухо во рту, и он сказал, что пойдет, попьет из Кизерки. «Нет, — закричал Яков Сысоич, — ты попьешь, как доешь». Но народ сказал, что о воде уговору не было, Вася спустился к Кизерке. Кто пошел с ним, кто остался, но отвлекся, и лишь немногие видели, как лавочник, по выражению отца, «козла под стол пустил», подсыпал к спорным сушкам еще дополнительных. Вася вернулся, стал доедать и не смог, хотя «свои» съел и плюс еще несколько из добавленных. «А, не смог!» — закричал лавочник, но за Васю заступились.

Васю уговаривали ехать в дальние поездки, с ним было спокойно. Время революции и после нее было тревожным, много было разбоя. Так и говорили: «Разбойный лог за Уржумом у села Камайково, тут разбойники. Село Ошары, тут ошарят, деревня Теребиловка, тут отеребят. Отрясы, тут отрясут…»

Вася Прохорыч был нам как-то по родне, но как именно, отец каждый раз запутывался в вычислениях. И немудрено, жили большими семьями. «Нас в одном доме было чуть не двадцать, каждый день ставили пудовую квашню. Когда делились, делали прикладыши, пристройки, но и их не хватало, и строились отдельно. Лошадей держали по необходимости, но кому-то показалось много, и нас выселили в Сибирь».

Как Вася Прохорыч закончил свою жизнь, отец не знает. Не знает, своей или не своей смертью Вася умер. Его невзлюбил уполномоченный. Любил наганом махать, как выпьет. «Так-то махал, махал, Вася его перевернул кверх ногами, из того все посыпалось. А наган его в бочку с патокой бросил. После того уполномоченный на Васю забызел. Подвел под арест, как-то сумел начальству соловья на уши посадить, напел, Васю забрали. Он тюрьме дрова пилил и колол, а к осени разобрал забор и ушел. За ним приехали, а он огороды у вдов копает. Снова забрали. И так до трех раз. Он разобиделся, их разбросал, его сразу в три смирительные рубахи и увезли. Так и с концами».

У темной воды

Так и умру, не кончив «Вятской тетради». Молод был, дерзок, легко замыслил необъятное — история северо-востока России в сопряжении с днем сегодняшним, очерк характера русского жителя этих мест. Неподъемен труд: сотой части не сказал.

Плыву по Вятке — сердце сжимается при виде ее мелей и брошенного по берегам леса.

Хожу по костям предков, где тот колокольный звон, проводивший их после праведных земных трудов? И где колокола?

Стою на высоком обрыве, на месте первого поселения русских в этом краю, в Никулицыне. Мелкий дождь летит на источенные веками камни фундамента. А раствор, их скрепляющий, не поддается, белеют его полоски.