ВИЧ-положительная

Проще всего сейчас было бы уйти. Я могла бы сказать ему, что мне стало нехорошо, и не отвечать на звонки до понедельника. Но Майлз мне нравится. Мне нравится смотреть, как он улыбается и странно ест мороженое. Нравится, как у нас все складывается. И я не собираюсь от этого отказываться, пока совсем не припрет.

— Ну, вот «Гамильтон» скорее всего будет классикой, только обычно несколько лет надо подождать, — говорю я, складывая руки на груди. — Потом «Призрак оперы», в первый раз на Бродвее все идут именно на него. Что еще? Точно «Вестсайдская история». Это постановка 1957 года, она оказала огромное влияние на режиссуру и хореографию, да вообще на всё в мюзиклах. Еще, конечно, «Отверженные». Его без конца ставят, так что все могут посмотреть, но он правда совершенно обалденный. «Парни и куколки»! Очень смешной. А, ну и «Кордебалет» — про танцоров, которые готовятся к прослушиванию. Он до «Гамильтона» получил кучу премий «Тони». Это был просто прорыв.

Он уставился на меня, подняв брови.

— Что? — Я закусываю губу. — Нечего сказать?

Он снова нарочито медленно слизывает мороженое с рожка. Он специально делает это напоказ — в его глазах пляшут искорки смеха. Я начинаю представлять, что еще он мог бы делать этим языком.

— Да я просто думаю, — наконец говорит он, — к скольким из них приложил руку Уэббер.

— Боже мой, Майлз!

Он смеется. Я не могу удержаться и начинаю хихикать вместе с ним. Такое ощущение, что уже почти лето, в лицо светит солнце, а я болтаю с парнем о мюзиклах. Даже мои родители меня бы уже давно перебили. Никогда не думала, что смогу сидеть вот так с кем-то вроде Майлза.

Еще это мороженое… Сложно не обращать внимания на то, как он слизывает его с запястья.

— Может, салфеткой?

— И так нормально.

— Не рановато ли для мороженого?

— Получать удовольствие никогда не рано.

Не уверена, что я сейчас чувствую — то ли неловкость, то ли… Ну не могу же я хотеть его прямо в парке. Сохраню эту картинку на потом — будет чем вдохновляться у себя в комнате, кроме фотографий.

Майлз поджимает губы, как будто о чем-то размышляет. Он отводит руку с мороженым в сторону, подальше от меня. Я открываю рот, но не успеваю ничего сказать, как он меня целует.

Его губы сладкие, словно мороженое, и мягкие, такие мягкие… Если я думала, что с первыми поцелуями нам просто повезло, то ошибалась. Я хватаю его руку в свою, совсем забыв про дурацкий рожок. Вафля ломается, и по моим пальцам течет липкая жидкая масса. Я отшатываюсь, с отвращением уставившись на свою руку. У Майлза, конечно, салфеток нет. Само собой.

— Э-э, — произносит он и тоже смотрит на мою руку. — Может, и правда рановато для мороженого.

Я еле сдерживаю смех.

— Боже, Майлз! — Я тянусь за своей курткой. — Все знают, как нормально есть мороженое в рожке. Ты же практически взрослый человек.

Я начинаю вытирать пальцы о куртку. Он запускает руку в карман и вытаскивает салфетки. Я грозно прищуриваюсь.

— У тебя все это время были салфетки?!

Он молча берет мою руку в свою и, посмеиваясь, начинает нежно оттирать мороженое с пальцев.

— Мне бы не пришлось так извращаться, если бы ты не тормозила, — говорит он, не поднимая на меня глаза. — Как тебе, блин, намекнуть еще прозрачнее?

Я сглатываю комок в горле:

— Ты о чем?

— Я тебя первый целовал. Теперь твоя очередь.

— Ну, вчера на репетиции я попыталась. — Я кладу руку ему на шею, и он немного напрягается. — Вышло не очень. Что же ты раньше не сказал?

— Тебе нравится наблюдать за моим языком. — Это не вопрос. Уж слишком хитрая у него улыбка. — Не ври. Я вижу. Тебе нравится.

Мои щеки горят.

— Не понимаю, о чем ты.

— Ладно, — усмехается он. — В следующий раз, когда буду есть мороженое…

— Вот ты засранец! — говорю я. — Ужасный засранец.

А потом целую, чтобы он не смог мне ответить.

12

По пути домой я совершаю ошибку — забираю вчерашнюю почту из ящика. На конверте красной ручкой выведены мои имя и фамилия, но моего адреса нет. И обратного тоже. Живот сводит, и я раскрываю конверт:

«Майлз не захочет с тобой общаться, если узнает правду. А он узнает».

Черт. Как он выяснил, где я живу? Я таращусь на конверт, как будто он скрывает ответ. Черт, черт, черт. Это в миллион раз хуже, чем обнаружить записку в школьном шкафчике. Тот, кто это написал, не только знает, где я живу, но и был здесь. По спине бежит холодок.

— Как все прошло, радость моя? — Я поднимаю глаза и вижу отца и папу, стоящих на крыльце. — Хорошо провели время?

Я открываю рот, но не издаю ни звука.

— Что не так? — Отец хмурится. — Он тебя обидел?