Victory Park

В глубине двора, на небольшой самодельной лавочке возле высокой зеленой голубятни, накормив птиц, отдыхал Лысый Матрос. Он сидел, немного развернувшись, вытянув далеко вперед покалеченную левую ногу. Еще в те времена, когда был он молод и жил на Подоле, в Киеве случился очередной приступ борьбы с голубями и голубятнями. Во двор к Матросу явилась комиссия, состоявшая из управдома, его помощника и двух рабочих. Управдом сказал, что этот колченогий курятник давно уже всем надоел, есть постановление исполкома, и будет лучше, если Матрос сам его сломает, по-хорошему. Но Матрос ломать по-хорошему не захотел, он взобрался на крышу голубятни и заявил, что не уйдет оттуда никуда, а если его голуби так мешают советской власти, то пусть ломают вместе с ним. Матроса долго уговаривать не стали, быстро подпилили шесты, на которых стояла деревянная конструкция, и она завалилась набок под яростный рев Матроса, под вопли и причитания соседок. Лысый Матрос тогда сломал левую руку и ногу. Его руку врачи кое-как привели в порядок, а нога срослась неправильно и с тех пор так и не гнулась.

– Привет, Матрос! Уже есть свежий голубиный прогноз? Дождь скоро начнется? – присел рядом с ним Пеликан.

– Обязательно будет, – не расслышал его Матрос.

Пеликан и Багила когда-то насчитали на Комсомольском массиве два десятка голубятен. Бывшие жители левобережных слободок, да и киевляне, переселенные уже в семидесятых на Комсомольский со Сталинки, Зверинца, Сырца, из коммуналок Подола и Печерска, не желали расставаться со своими голубями. И вместо голубятен, снесенных одновременно с их старыми домами и усадьбами, строили для своих стай точно такие же новые.

Голубятникам наши власти никогда не доверяли. Ни до войны, ни после. Почтовый голубь – это связь, а в опытных руках он эффективнее портативного передатчика – сообщение можно отправить за сотни километров, даже за тысячи. Поэтому и немцы в годы оккупации запрещали киевлянам держать голубей, привычно расстреливая нарушителей приказа.

Отсчет спокойной жизни украинские голубятники повели с середины шестидесятых, с тех лет, когда Щербицкий встал сперва во главе украинского правительства, а потом и ЦК партии. О его голубятнях на Печерске и в Вышгороде ходили легенды, а отставного полковника, отвечавшего за голубей первого секретаря, на киевском птичьем рынке знали в лицо. Вряд ли он был полковником, но и это стало частью легенды, а следом и то, как продавали ему своих голубей для Щербицкого, как не хотели расставаться с ними, но соглашались из уважения или уступали силе, как получали в дополнение к небольшой оплате – кто «Запорожец», кто машину зерна. Попробуй достать зерно для птиц, если ты не председатель колхоза, а обычный городской голубятник.

Ну и, конечно, у каждого были голуби из стаи Щербицкого или их потомки.

– Вон тот, красный, венский, с белыми пятнами на крыльях. У него кровь Щербицкого, – всегда показывал гостям непривычно крупную птицу Лысый Матрос. – Но я больше наши породы люблю – Нежинского, Русского барабанщика – драчливый черт, Киевского светляка. Глянь, какой красавец – сам черный, шея белая, голова белая, а над клювом – темно-серая отметина.

Пеликан был уверен, что Лысый Матрос не видит уже ни пятен, ни отметин на своих голубях и рассказывает о них только по памяти. Матрос дремал, вытянув больную ногу и подняв лицо к птицам, рассевшимся на шестках и крыше голубятни.

– Это не твой приятель идет? – не поворачиваясь и даже, кажется, не открывая глаз, вдруг спросил он Пеликана. Действительно, со стороны улицы Малышко, из-за угла детского сада, прямо на них вышел Багила.

«Так кто из нас ничего не видит?» – спросил себя Пеликан.

Следом за Багилой во двор медленно въехала черная «Волга» и остановилась возле подъезда Малевича.

– К кому бы это? – вслух подумал Пеликан, уже догадываясь, что приехал его покупатель.

– К Петровичу, – подтверждая его догадку, уверенно ответил Лысый Матрос. – Не первый раз его здесь вижу.

– Пеликан, – засмеялся Багила, подходя к голубятне. – Я знал, что ты где-то тут. Твои следы и метки – по всему массиву.

– Даже не думай спрятаться, если твоего друга зовут Багила, – тихо ответил Пеликан, внимательно разглядывая крепкого, коротко стриженого блондина в светлом костюме, быстро шагающего от «Волги» к подъезду Малевича.

– Багила у нас в семье не я, ты же знаешь.

– Да все у вас в семье – Багилы. Что твой дед, что ты, что Дарка.

– Вот Дарка как раз да, – согласился Багила. – Старый последние месяцы ее возле себя держит, целыми днями не отпускает. А сам он уже еле ходит. И гостей больше не принимает.

– Да ладно, – легко отмахнулся Пеликан. – Он еще всех нас переживет. Сколько старому? Восемьдесят?

– Восемьдесят три…

– Не мне судить, конечно, – внезапно согласился Пеликан. – Да и никому из нас. Я, кстати, в армию этой осенью ухожу. Сегодня получил повестку.