Вид на рай

У Ханса и Мари Есперсен было темно. К тому же занавески в комнате задернуты. Точно так же было и вчера. Где они, эти Ханс и Мари Есперсен? Если они пожилые, пенсионеры, на скорое свидание с ними (если бы я желал его) нечего рассчитывать. Пришлось бы ждать долго и очень долго. Знаю по опыту нашей семьи. Как только приближалась зимняя темень, дедушка и бабушка, словно перелетные птицы, упаковывали вещички и уезжали на юг, к теплу, к испанскому солнцу, в древнюю страну Иберию. И возвращались не скоро. Они снимали комнату в одном из блоков Бенидорма, по вечерам сидели на террасе, любовались синевой Средиземного моря и пили купленный буквально за гроши в местном супермаркете коньяк под номером 103 (голубая мечта любого норвежца!). Мои бабушка и дедушка! Я их очень любил, добрых и милых старичков, пытавшихся на свой лад бороться с зимой и обхитрить ее. Думая о них, я заметил, что думаю также с добром о совершенно незнакомых мне людях — Хансе и Мари Есперсен. (Если окажется, что они действительно пожилые и пребывали в Бенидорме или в другом месте на юге.) А если им лет под тридцать? А если они купили дешевый тур на 14 дней и, естественно, групповой? Нет, я не стану критиковать их или осуждать, оценивать каждого по отдельности. Ни под каким видом. Но сердечности и теплоты особой к ним, возможно, не будет. Мне нравилась дерзновенная смелость выбора дальних поездок. Часто до шести месяцев подряд. «Не ахти что», — скажут некоторые. А я говорю — наоборот. Мои дедушка и бабушка оба выросли в Саннефьорде, появились в Холместранде уже взрослыми людьми. В чужих странах они не бывали и стали разъезжать в возрасте 67 и 69 лет. Садились, не долго думая, в туристический самолет и направлялись в края, о которых только читали или смотрели по телевизору. Они летели в Испанию и оставались там на шесть месяцев. Совершенно не зная не только испанского языка, но и любого другого. Это смелость, на мой взгляд, ехать в Индию автостопом, словно совершать поездку в Данию на пароме.

Мне понравился образ Ханса и Мари Есперсен, возникший в моем воображении. Я представлял их себе четко и ясно. Я видел перед собой двух солидных людей из рабочих, которые теперь, так сказать, на закате своей жизни, решились на мужественный шаг — круто изменили свое существование и свой быт. Мы еще обсудим положение вещей у вас, мои дорогие. Обсудим проблему вместе, втроем.

А вот что Ригемур Йельсен не была дома, явилось для меня полной неожиданностью. Часы показывали семь. Время новостей, вечерний час, когда норвежцы обычно торчат у своих телевизоров. Занавески не были задернуты, но и в комнате, и в кухне было темно. Где она, моя Ригемур Йельсен? Чем она занималась именно теперь? Действительно ли направилась в шахматный клуб, как я представлял себе в своих фантазиях? Где находился шахматный клуб? В торговом центре? Или она просто-напросто заглянула в гости к Крыске? Нет. Не может быть после дневного столкновения. Я отбросил эту нелепую в своей основе мысль. Разве такой человек, как Ригемур Йельсен, отступится от своего. Она высказала мнение и не изменит его никогда. Ни при каких обстоятельствах! Ни на каких условиях!

Господи, до чего я глуп! У Ригемур Йельсен же были дети, а, значит, и внуки, и там у них она была желанным гостем. Что делали малыши, завидев бабушку Ригемур Йельсен в шляпке в стиле Робина Гуда? Конечно, прыгали, резвились и кричали от восторга. Кто может сравниться с такой бабушкой? Никто. Нет на свете лучше бабушки, чем Ригемур Йельсен! Моя бабушка тоже не шла ни в какое сравнение с ней. Ригемур Йельсен принадлежала к новому поколению пожилых людей, активных и требовательных. Человеческий тип, подобно Гру. Она заботилась о внуках по-настоящему серьезно. Играла с ними и баловалась с ними, когда они были совсем маленькими, умела найти к ним подход, уважала их и говорила как с равными, когда они становились взрослыми людьми, взрослыми женщинами и взрослыми мужчинами. Она хотела передать им свой жизненный опыт. Не путем скучных наставлений и моральных проповедей, но путем убеждений; но убеждая, она не давила своим авторитетом. Также путем знаний, которые копятся в тебе к концу жизни; отлично, однако, понимая, что времена меняются, и сейчас не то, как было в ее молодости.