Вид с больничной койки

— Я имею в виду… последние мгновения угасания человеческой жизни, как бы мерцание свечи. На моих глазах отлетела в космос солдатская душа моего соседа по палате — фронтовика Ивана Ивановича Трусова. Несколько дней он не принимал никакой пищи. Большей частью лежал на спине, беспрерывно почесывая правый бок. Был задумчив. Похоже, предчувствовал свой конец.

После обеда встретил Ивана Ивановича в туалете. Сидел он на подоконнике, курил. Увидал меня и почему-то застеснялся. Потупившись, обронил: «Захотелось вот… напоследок табачком побаловаться… Извините». Когда я выходил вон, снова ко мне обратился: «Если вас не затруднит, прошу очень… Пока не уберут… не унесут из палаты… перекрестите раба божьего напоследок». Мета оторопь взяла: что за разговорчики! Не иначе как у бывшего фронтовика нервишки расшалились. Надо бы принять успокоительное.

Помню, день был воскресный. В ординаторской сидела одна лишь дежурантка, ломала голову над кроссвордом. Косноязычно передал разговор в туалете. Докторша посмотрела на меня удивленно, будто рядом человеческим голосом заверещал сверчок. Растягивая слова, изрекла: «Идите-ка, больной, в свою палату. — Смерив меня с ног до головы брезгливым взглядом, прибавила: — Не мешайте, пожалуйста, работать».

— Олег Федорович, ответьте, откуда такие кадры берутся?

— Из жизни, мил человек, берутся, из жизни… Вы только оглянитесь окрест.

Нелирическое отступление

Никогда не забуду ту ночь… Против окон палаты высился фонарный столб. Свет четким прямоугольником лежал на соседской постели, высвечивая малейшие складки, вмятины. По случаю выходных палата наполовину опустела: остались только неприкаянные да самые тяжелые.

Иван Иванович теперь лежал на боку, в позе младенца в материнской утробе. По-прежнему почесывая тело вблизи диафрагмы. Тут до меня дошло: старик помирает. Сигнализация, как обычно, не работала. Своим ходом отправился за доктором. Ординаторская оказалась на замке. Постучался, громко подал голос. Ответом было молчание. Возвратился в палату. За это время Иван Иванович переменил положение: лежал пластом на спине; зрачки устремлены в потолок; той же рукой механически почесывал все тот же бок. Был третий час ночи.

Очнулся я от подозрительной тишины. Уличный фонарь к тому времени погас, в палате же было не то что светло — скорее сумрачно… Потянуло к окну… Что еще за чудо! Прилегающий к больничному корпусу парк снизу доверху засыпало снегом, хотя по календарю был май. Всмотревшись пристальней, понял: это ж черемуха зацвела… Вернулся к постели, хотел было свежей новостью поделиться с соседом, порадовать беднягу… Глянул на Ивана Ивановича и понял: вместо него осталось нечто. Меня «обожгли» холодом оловянные, устремленные в космос покойницкие зрачки. Спину вдруг морозом ожгло.

На сей раз в дверь ординаторской забарабанил я двумя кулаками. Закричал что было духу: «В четыреста тридцать четвертой покойник!»

Бегом вернулся назад, чтобы до прихода медперсонала совершить над усопшим крестное знамение. Потом по собственной уже инициативе поднялся на пятый этаж (там в холле была устроена молельная) и возжег у иконы Спасителя поминальную свечу.

Госпитальную новеллу сбивчиво пересказал я Федоряеву, чем сильно растрогал своего участкового. С минуту или даже больше кабинет был погружен в тишину.

Как будто издали донесся голос Олега Федоровича:

— Мементо мори! — говорили древние римляне. Подтекст максимы таков: рационально расходуйте отпущенное судьбою время; разумно, терпимо относитесь друг к другу, берегите собственную душу. Возможно, только что сделанный вами шаг — последний… Мементо мори! Отсюда и повышенная ответственность за каждый свой поступок и решение.

— Это немного другое.

— Почему? Это ваш же тезис… Я же развиваю его с другой стороны… Уход из — жизни логическое завершение юдоли на земле. Готовиться же к тому надо исподволь, всю жизнь. Причем совершенствоваться, каяться до последнего своего издыхания.

— Принимаю в целом. Попутно рискую у доктора спросить: вы верите в загробную жизнь?

— Ох-хо-хо! Из моря-океана не выбравшись, тянете мета в омут… Отвечу коротко: человеку необходимы тайны, особенно для души. Без тайн людям скучно. Той же задаче служат и церковные тайны, таинства… Это в каком-то смысле узда на наши страсти.

— Весьма оригинальная трактовка. Тогда вопрос на засыпку: душа материальна? Один знакомый патологоанатом, будучи совершенно трезвым, признался: человеческая душа имеет массу. Товарищ нашел способ ее измерить… Так вот, душа весит 22,7 грамма, не больше и не меньше.

— Вопрос путаный, сложный, неоднозначный. Сегодня не готов его разбирать, к тому ж в служебной обстановке.

— Помните, у летчиков была развеселая песня. А в ней слова: «Мне сверху видно все, ты так и знай!». А что видит обычный доктор со своей колокольни, со своей позиции?