Вид с дешевых мест (сборник)

Несколько недель назад и по ту сторону земного шара я очутился в центре Болоньи – этого средневекового города башен, расцвеченного всеми красками заката и затаившегося в самом сердце современного итальянского города с тем же названием. Я зашел в букинистический магазинчик, где мне дали полистать «Кодекс Серафини». Это творение итальянского художника Луиджи Серафини следует, пожалуй, рассматривать не как книгу, а как арт-объект: в ней присутствует некий текст, но написан он на неизвестном языке, алфавитом, похожим на какой-то инопланетный шифр, а иллюстрации (относящиеся к самым разным областям – садоводству, анатомии, геометрии, карточным играм, летательным аппаратам, лабиринтам и так далее) имеют лишь весьма условное отношение к привычному нам окружающему миру (например, на одной картинке мужчина и женщина, занимающиеся любовью, превращаются в крокодила, и тот уползает прочь). Все животные, растения и прочие предметы выглядят настолько странно, что невольно начинаешь задумываться: а что если эта книга пришла к нам из каких-то незапамятных времен или невообразимых далей? Так или иначе, приходится классифицировать ее как произведение искусства – за неимением других, более подходящих объяснений. Покидая книжную лавку и унося с собой книгу, полную невероятного, я снова вынырнул на улицы Болоньи, исчерченные тенями колонн, и на какой-то миг мне почудилось, что я в Вириконии. Это было странно – но лишь потому, что до сих пор Вирикониум ассоциировался у меня только с Англией.

Вириконий, созданный воображением Майкла Джона Гаррисона, – это Пастельный город в сумерках мира, или, точнее, два города в одном. Все в нем изменчиво и непостоянно, все соткано из сказок, – неизменной остается разве что горстка топонимов, хотя я и не уверен, что в разных историях цикла эти названия обозначают одни и те же места. Например, бистро «Калифорний» – это всегда одно и то же место или нет? А улица Генриетты?

Майкл Джон Гаррисон, или для друзей просто Майк, – озорное существо среднего роста, бурлящее энергией и склонное к припадкам энтузиазма. На первый взгляд он может показаться хлюпиком, но если присмотреться, замечаешь: на самом-то деле он сделан из хлыстов, пружин и крепкой, доброй кожи. Потому уже не удивляешься, узнав, что Майк – скалолаз. Так и видишь, как в какой-нибудь сырой, холодный день он ползет вверх по отвесной стене, цепляясь за почти невидимые выступы, подтягиваясь все выше и выше, – человек против камня. Мы с Майком знакомы уже двадцать с лишним лет; за это время он успел убелиться благородными сединами, но при этом каким-то образом помолодеть. Он всегда был мне симпатичен, а его книги всегда пугали меня не на шутку. Когда он начинает говорить о литературе, все озорство куда-то исчезает, уступая место одержимости. Помню, как мы с Майком беседовали в Институте современного искусства перед группой слушателей: он пытался объяснить аудитории природу фантастической литературы. Представьте себе, сказал он, человека, который стоит на ветру в пустынном переулке и смотрит на мир, отраженный в стекле какой-нибудь витрины, – и вдруг, прямо у него на глазах, внезапно и необъяснимо, стекло вспыхивает и рассыпается ливнем искр.

От этого образа у меня волосы на затылке встали дыбом. Я до сих пор не могу его забыть – и до сих пор не могу объяснить. По-моему, точно так же невозможно объяснить и книги самого Гаррисона: хотя я и пытаюсь это сделать в своем предисловии, подозреваю, что ничего не выйдет.

Как известно, бывают писатели для писателей, и Майкл Джон Гаррисон – как раз один из таких. Он элегантно и вдохновенно переходит от жанра к жанру; он пишет мудро и ярко; у него есть и научно-фантастические рассказы, и фэнтези, и хоррор, и реалистическая проза. С каждой новой игровой площадки он уходит победителем, и кажется, будто это дается ему без малейшего труда. Его проза обманчиво проста: каждое слово тщательно взвешено и помещено в точности туда, откуда оно сможет проникнуть в нас глубже всего и причинить больше всего разрушений.

Цикл о Вириконии, унаследовавший свои топонимы и тревожную атмосферу от одного давно забытого города в Британии римского периода (английские историки предпочитают называть его Уриконием, зарубежные – Вириконием или Вироконием; предлагали также вариант «Вриконий»), состоит из трех фэнтезийных романов и нескольких рассказов, исследующих природу искусства и магии, языка и власти.

Как я уже говорил и как вы убедитесь сами, в Вириконии нет ничего постоянного. Всякий раз, как мы возвращаемся в него снова, он меняется – или заставляет меняться нас. Сама природа реальности непрестанно смещается, преображается и движется. Истории Вирикония – это палимпсесты: сквозь них смутно проступают очертания других историй и других городов. Истории предвосхищают друг друга, кивают друг на друга. Темы и персонажи возвращаются вновь и вновь, тасуясь, как колода Таро.