Как и вы, я в точности знаю, где был и что делал, когда услышал, что Аманду Палмер убили. Помню, как солнце играло бликами на воде… но лучше всего я помню, что попросту этому не поверил. Потому что никак невозможно, чтобы Аманда Палмер (такая мудрая, болтливая, красивая и настолько живая, что мне всегда казалось, будто она стибрила жизни, по праву принадлежавшие дюжине других человек) в принципе могла когда-нибудь перестать двигаться, петь, дышать. Что она больше никогда не захохочет этим своим смехом, огромным, грязным и счастливым – все это было просто невозможно себе представить.
Шли дни, и они были странны. Слухи множились. В баре в Энсино я повстречал Ангела Ада, который клялся и божился, что лично знает парня, который сделал эту работу. Тот чувак утверждал, будто сам раскроил Аманде череп свинцовой трубой, мстя за чокнутого бывшего бойфренда.
Тут уже вся страна сошла с ума. На задних школьных дворах продавали и перепродавали вкладыши от жвачки «Кто убил Аманду Палмер?». У меня до сих пор есть два: на одном изрешеченный пулями труп Аманды свисает со стены; на другом волны выбросили его на берег неопознанного озера. Лицо у нее синее и распухшее от воды, а меж лиловых губ выглядывают клешни какого-то предприимчивого ракообразного.
Я помню полночные бдения при свечах, помню маленькие храмы, десятками разбросанные по городам всего мира, спонтанные всплески любви – у этих людей больше не было Аманды Палмер. Они зажигали свечи и оставляли в качестве приношений телефоны, скальпели, пульты от телевизоров, экзотические элементы нижнего белья, пластмассовые статуэтки, детские книжки с картинками, оленьи рога и любовь.
– Она ушла так, как всегда хотела уйти, – сообщила мне белолицая
Той же ночью, но попозже качающийся и с головы до ног мокрый
Совсем маленькие дети сочиняли песенки о том, как умерла Аманда, радостно убивая ее в конце каждого куплета – способов была уйма. Дети были слишком юны, чтобы понять весь ужас происходящего. Да, может быть, именно так она и хотела уйти.
«
Нил Гейман, «Бит энд Поп Мэгэзин», июнь 1965 (sic).
VIII. О «Звездной пыли» и волшебных сказках
Мы, писатели, сочиняющие фэнтези за деньги, знаем, что лучше всего получается, когда говоришь чистую правду.
Давным-давно, когда звери умели говорить, а реки пели, и каждое приключение стоило того, чтобы его прожить, когда драконы все еще оглашали ревом небеса, и девы были прекрасны, а честный юноша с добрым сердцем и полной сумой удачи в конце концов непременно получал принцессу в жены и полцарства впридачу, – так вот, тогда, в те времена, волшебные сказки предназначались для взрослых.
Дети, конечно, тоже слушали сказки, и с удовольствием, но дети были не главной аудиторией – как не были они главной аудиторией для «Беовульфа» или «Одиссеи». Дж. Р. Р. Толкин пояснял это при помощи такой наглядной и тяжеловесной аналогии: волшебные сказки – это как мебель в детской. Когда-то она служила взрослым, но потом надоела им и вышла из моды – вот ее сослали в детскую.
На самом деле волшебные сказки устарели с точки зрения взрослых еще до того, как их открыли для себя дети. Взять, к примеру, двух писателей, которые много занимались сказками, – знаменитых братьев Гримм, Вильгельма и Якоба. Они начали собирать сказки (те, что впоследствии так и стали называться – сказками братьев Гримм) вовсе не для того, чтобы развлекать детишек. Они были филологами и фольклористами, а сказки собирали как часть огромного корпуса материалов, на основе которого писали серьезные труды по германским легендам, грамматике немецкого языка и древнегерманского права. И очень удивились, когда взрослые, покупавшие их сборники сказок, чтобы читать их своим детям, начали жаловаться, что эти сказки чересчур взрослые.