До того как Дадд сошел с ума, убил своего отца и отправился во Францию, чтобы убить императора (но был арестован в поезде за нападение на попутчика), картины его оставались довольно симпатичными и абсолютно заурядными: эдакие конфетные сценки с шекспировскими эльфами, совершенно незапоминающиеся. Ничего особенного, ничего волшебного. Ничего такого, что оставило бы след в душе. Ни капли правды.
А потом он, собственно, сошел с ума. Не просто слегка поехал крышей, о нет – это было поистине эффектное сумасшествие, с отцеубийством, с демонами и египетскими богами. Остаток жизни Дадд провел под замком – сначала в Бедламе, затем в Бродмуре (где он стал одним из первых узников). Через некоторое время он снова начал рисовать – и выменивать свои картины на поблажки. Конфетные фэйри вроде тех, что изображены на его раннем полотне «Приди на эти желтые пески», бесследно исчезли. Теперь Дадд писал дворы фэйри, сцены из Библии и своих товарищей по несчастью (реальных или воображаемых) с истинной глубиной и напряженностью. Он обрел исключительную сосредоточенность и страстность, которые и делают его работы такими драгоценными – и такими, попросту говоря, страшными.
Как уже было сказано, остаток дней он провел за решеткой, вместе с такими же сумасшедшими преступниками, как и он сам, – но, в отличие от них, принес нам, если можно так выразиться, вести с иной стороны. В остальном его жизнь оказалась растрачена впустую.
И все же он оставил нам картины и загадки и, среди прочего, одну незавершенную картину-загадку, которая по-прежнему не дает покоя многим. Анджела Картер написала потрясающую радиопьесу об этой картине, о жизни Дадда и викторианском искусстве. Пьеса называется «Приди на эти желтые пески». Мне же довелось работать над сценарием фильма, в котором ключевую роль играет «Мастерский замах…». Мало того, однажды я чуть было не составил антологию, каждый рассказ в которой был бы посвящен одному из свидетелей того самого мастерского замаха, которым сказочный дровосек раскалывает очередной каштан.
Картина так и останется незавершенной, мы так и не поймем ее создателя до конца, и тайна, в конечном счете, так и пребудет неразгаданной. Или, как выразился сам Дадд в финале своего стихотворного «Упразднения картины…»:
IX. Делайте хорошее искусство
Ваш муж сбежал с политиком? Делайте хорошее искусство. Вашу ногу оторвал и съел удав-мутант? Делайте хорошее искусство. У вас на хвосте налоговое управление США? Делайте хорошее искусство. Кошка вдруг взяла и взорвалась прямо у вас на глазах? Делайте хорошее искусство.
Никогда на самом деле не ожидал, что мне придется давать советы людям, выпускающимся из высшего учебного заведения. Сам я никогда ни из чего подобного не выпускался – и даже не впускался. Из школы я сбежал, как только выдался шанс, – когда от перспективы еще четырех лет принудительного обучения (прежде чем я смогу стать писателем, которым хотел быть) впору было задохнуться.
Я вырвался в мир, я писал и становился тем лучшим писателем, чем больше писал; и потом еще писал, и никто вроде бы не возражал, что я все выдумываю: люди просто читали мою писанину и платили за это деньги, или не платили, а иногда даже нанимали меня написать для них что-нибудь еще.
Все это оставило меня с чувством здорового уважения и приязни к высшему образованию, от которого те из моих друзей и родственников, кто ходили в университеты, излечились уже давным-давно.
Если оглядываться назад, это было выдающееся путешествие. Не уверен, что его можно назвать карьерой, так как карьера подразумевает некий план, которого у меня никогда не было. Самое близкое, что у меня было к плану – это список, составленный мною лет в пятнадцать: в нем было все, что я хотел в жизни сделать. Написать взрослый роман, детскую книгу, комикс, фильм; записать аудиокнигу; сделать сценарий эпизода «Доктора Кто» и т. д. Нет, я не делал карьеру – я просто делал следующее, что было в списке.