Дэйв послал картинки с персонажами, с настроениями и локациями, чтобы примерно дать понять, что он имел в виду: каким должен быть Белый Город, как выглядит Валентайн и все такое прочее.
Сейчас очень странно смотреть на эти картинки – потому что они совершенно осмысленны и логичны: я в точности вижу, что хотел сказать Дэйв и почему он прислал именно их. Но в то время я глядел на материалы, недоумевая, какое они вообще имеют отношение к написанному нами сценарию.
Главное, что Дэйв это знал. Дэйв всегда все знает.
Насчет фильмов у меня теория такая: безопаснее считать, что в конце концов ничего не выйдет. Тогда если кино действительно не случится, у тебя не обнаружится внезапно полгода свободного времени, которое еще надо чем-то заполнить. Так что пока мы писали второй набросок сценария, Дэйв рисовал скрупулезные раскадровки ко всему фильму (их вы найдете в этой книге), а в «Хенсон», судя по всему, не сомневались, что все точно получится, мне было спокойнее думать, что на каком-то этапе кто-нибудь проснется, протрет глаза, и все схлопнется.
Глаза никто так и не протер.
В кинопроизводстве ты всегда сначала ждешь «зеленого света». Это как в светофоре: зеленый означает «поехали», все получилось, работаем. Делайте ваш фильм.
– Так что, на «Маску» зеленый будет? – спрашивал я.
Никто ничего не знал.
А потом, в мае 2003-го, я был в Париже под конец европейского автограф-тура, и тут позвонил Дэйв и сказал:
– У нас читка «Зеркальной маски».
Я прыгнул в поезд до Лондона и вскоре уже входил в маленькую комнатку в лондонской штаб-квартире «Хенсон». Целая компания актеров сидела вокруг стола и читала наш сценарий. Меня познакомили с Джиной Макки и Стефани Леонидас. Брайан Хенсон читал за всяких мелких чудиков (особенно меня впечатлила его интерпретация роли Курицы). Я царапал на сценарии всякое новое, вычеркивал куски, добавлял строчки, донельзя довольный всякий раз, когда то, что я считал шуткой, действительно исторгало у людей за столом взрывы хохота.
После читки мы с Дэйвом пристали к Лизе Хенсон с вопросом, точно ли мы взаправду, честно-честно и окончательно получили зеленый свет на «Маску». Она попробовала нам объяснить, что с этим фильмом это так не работает, что нет, не получили, но все равно все будет, так что волноваться не о чем. Мы все равно волновались.
А потом, к некоторому нашему удивлению, Дэйв внезапно начал снимать.
Меня на съемках по большей части не было. Я честно думал, что ничего не получится, и к тому времени, как осознал, что нет, все-таки получится, смог выкроить уже только неделю.
Производственная команда фильма сплачивается быстро, превращаясь в горниле невзгод и безумия в нечто среднее между семьей и взводом солдат в траншее под шквальным огнем. Вечно уже пора выключать свет, а времени ни на что не хватило; некогда переснимать вон тот последний дубль, нет денег на то, чтобы заткнуть пасть проблемам и сделать так, чтобы они просто куда-нибудь исчезли; цирковые фанфары так до сих пор и не приехали; завтрашние съемки в больнице пойдут совсем не так, как планировал Дэйв, потому что аквариум, через который он собирался снимать, протек, а тигровый барбус кинулся пожирать тетра-неонов…
Поскольку меня там не было, я так никогда и не пойму, почему на сделанных Дэйвом футболках для актеров и команды написано «Нюхни мое гуано»[70]
. Вообще-то Дэйв мне все объяснил… но для этого там просто нужно было быть.Фильм они сняли за шесть недель: две на локации и остальные – перед синим экраном. Закончили они в июле 2003 года. А потом Дэйв приступил к созданию итогового полотна. Тогда, в начале, у него было пятнадцать аниматоров и Макс. Сейчас, пятнадцать месяцев спустя, остались только Дэйв и Макс.
Я пишу эти строки в октябре 2004-го; Дэйв утверждает, что он почти закончил, и я ему верю. Я уже видел большую часть фильма смонтированной и ужасно рад, что увиденное очень далеко от того, что я себе представлял, – как всегда радуюсь, когда актеры, всю дорогу работавшие с синим экраном, наконец-то видят, что они там, собственно, играли.
Я уже восемнадцать лет как не устаю удивляться Дэйву: казалось бы, пора уже и привыкнуть, да вот все никак. И вряд ли я когда-нибудь привыкну.