Видение невидения

Я сказал: умом я понимаю это. Именно умом не понимаю: я вижу. И как только вижу, это видение становится моим собственным видением видения, рефлектирующим видением моего видения видения, то есть невидением. Поэтому Христос и сказал чтобы: чтобы видящие стали слепы. Это чтобы страшно моей сентиментально-чувствительной душе. Может, его я и вижу в пустом невидящем взгляде. Или есть два чтобы: на время, как предостережение и угроза, и на всю жизнь? Но ведь и вся жизнь — на время. Но если и на время, то не печать ли и знак вечности? Я все время колеблюсь между онтологически-телеологическим и эсхатологическим пониманием этого страшного чтобы. Может, само это колебание — только сентиментальная чувствительность моей души, боязнь, положивши руку на плуг, не оглядываться назад. Или знак эсхатологичности моего сейчас, сейчас, в котором я живу? Если позади — ничто, если что было, вошло в меня и сейчас во мне как мое жало в плоть, то ослабела сила желания, сила свободы выбора и ожидания ближайших событий, впереди ничто, вплоть до моего последнего сейчас. Тогда промежуток между моим сейчас, в котором я живу, и моим последним сейчас — пуст. Тогда оба чтобы объединились и мое сейчас эсхатологично: времени нет, свершилось исполнение времен.

Соблазн о Христе пришел с Христом — с исполнением времен. Невозможно выбрать Христа. Выбирающий Христа выбирает антихриста, так как сам выбор и есть выбор антихриста. Христос и не требует выбора, Он освобождает от всякого выбора, от всякого долга. Истина сделает вас свободными, говорит Он, а истина — Он Сам: если Сын освободит вас, вы истинно свободны (Ин. 8, 36): свободны от долга, от формально и материально детерминированной свободы выбора. И Он Сам ничего не требует, а просит, призывает к Себе: «Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя... и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11, 28 — 30): легко, если тяжело, и чем тяжелее, тем легче. Но тогда все остальное, весь мир — тщета и сор, как говорит апостол Павел: «Да и все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего; для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобресть Христа» (Флп. 3, 8). Но соблазн о Христе остается. Остается как жало в плоть, как опустошенный невидящий взгляд, как сама опустошенность жизни без Христа. Остается как постоянная угроза: чтобы не впасть в автоматизм жизни, мысли и повседневности, чтобы не усохла моя душа.

Когда Он пришел, Он и стал самым опасным соблазном. Иудеи, самый благочестивый народ в мире, народ, избранный Самим Богом, 1000 лет ждавший Мессию, когда Мессия пришел, соблазнились, не узнали Его: «пришел к своим, и свои Его не приняли». Но ведь избранному Богом народу уже по избранности принадлежало видение. Тогда Христос и сказал: чтобы видящие стали слепы. Он обнаружил, открыл Божественное безумие, Божественное безумие самого видения, онтологическую и эсхатологическую противоречивость видения для моего самоуверенного разума, для моей самолюбивой воли, для моей сентиментально-чувствительной души. Он открыл невозможность видения. Но именно эта невозможность видения и есть осуществление видения: невозможное у людей возможно для Бога. Бог дает человеку видение, а сам от себя человек не видит.

Я хочу понять свое невидение: увидеть в своем невидении видение невидения, видение видения. Поэтому мне не хотелось бы говорить о невидении других людей, о церкви, о Civitas Dei[18], осуществляемой на земле. Я скажу только несколько слов. Мое царство не от мира сего, говорит Христос, дьявол хозяин мира сего, ему передана власть над миром и слава его (Лк.). А Августин хотел на земле строить Civitas Dei. Мне кажется, вся история церкви — Civitas Dei, осуществляемой на земле грешниками — потому что все люди грешники — осуществляемой именно теми, которым Христос открыл глаза, — раскрывает смысл слов: чтобы видящие стали слепы. Им, строящим на земле Civitas Dei, Он и говорит эти слова.

Он говорит их и мне. Я услышал их как угрозу мне, я все время слышу их в пустом невидящем взгляде, открывающем мне опустошенность жизни, жизни без Христа, тяжесть Его бремени, невозможность ни принять, ни не принять Его бремя, так как оно уже возложено на меня, но непосильно мне, невозможность ни вместить, ни не вместить Его слова, так как не вместить я тоже не могу, я уже уязвлен Им. Он говорит и мне, чтобы я не забыл о своем жале в плоть, чтобы я не впал в автоматизм мысли и повседневности, чтобы не усохла душа моя.

_______