Видео Иисус

— Мы собираемся раз в месяц, — Стивен сделал неопределённый жест, дающий возможность предположить, что такие мероприятия могут происходить повсюду, где угодно, — и смотрим видео.

— И что дальше?

— И даём ему воздействовать на нас. По-другому это не опишешь. Мы сидим примерно час в тишине, чтобы раскрыться для восприятия, а потом смотрим. И это всё.

Эйзенхардт окинул его скептическим взглядом.

— И это всё? Смотрите снова и снова одно и то же видео?

Фокс улыбнулся — легко, почти мечтательно.

— У меня с этим так же, как у вас с Большим Каньоном — всё время кажется, что не хватает глаз осилить всё, что там есть.

— И что же там есть?

— Я вижу там, как может быть. Я вижу человека, который весь здесь и сейчас, он всеми нитями своего бытия существует в этом месте, в это мгновение, он испивает до дна чашу этой жизни. Когда я смотрю на него, он даёт мне мужество испить и мою собственную чашу, а не только пригубить.

— Однако его распяли, — напомнил ему Эйзенхардт. — Если он тот, за кого вы его принимаете.

Стивен кивнул со всей серьёзностью:

— Да. Потому что они не могли этого вынести. В нём было слишком много жизни. Столько, что это многих сводило с ума от зависти.

— Но ведь это нелогично? Вы говорите, что эта видеозапись преображает вас. Тогда ведь, наверное, на тех, кто это видел живьём, воздействие было ещё сильнее и должно было преобразить их тоже?

— А кто сказал, что этого не происходило? На одних это действовало, на других нет. Вы же это по себе знаете!

Входную дверь открыли, и она издала тихий скрип. Эйзенхардт бросил в её сторону беглый взгляд. То был юноша, который оставался на автобусной остановке, а теперь, основательно вспотев, направлялся к стойке. Он двигался неуверенно, как будто впервые в жизни путешествовал один.

— Нет ни малейшего доказательства того, что человек на видео действительно Иисус, — вполголоса сказал Эйзенхардт Стивену, чтобы временно закрыть тему, пока они не одни.

Стивен только кивнул, как будто это не имело никакого значения, и повернулся к испуганному юноше:

— Что-нибудь хотите?

— Эм-м, — запнулся тот. Глаза его блуждали, ища на стене или на стойке меню или ещё какое-то объявление, но его не было. — Пожалуйста, кофе.

— Кофе. Сию минуту.

Эйзенхардт смотрел, как Стивен берёт чашку, ставит под автомат и нажимает светящуюся зелёную кнопку. Пока машина заваривала кофе, он приготовил блюдце, ложечку, салфетку, упаковку сливок, упаковку сахара. Казалось, дискуссия, которую они вели до сих пор, совершенно не выбила его из колеи.

— Ваш кофе. Один доллар двадцать центов.

— Спасибо, — юноша отвёл с лица взмокшие от пота волосы, достал из кармана джинсов деньги, отсчитал и положил на стойку.

Стивен смёл их в кассу, сказал «спасибо» и пробил его заказ.

— Это не играет роли, неужели вы не понимаете? — повернулся он к Эйзенхардту. Присутствие постороннего слушателя ему, видимо, не особенно мешало. — Будь то Иисус, Будда или кто угодно, о ком мы даже не слышали ничего, но я вижу по нему, какой может быть жизнь. Вижу, что дело совсем не в том, чтобы чего-то добиваться, что-то завоёвывать. Что мы в этом мире не для того, чтобы обогнать, оттеснить и перещеголять других и одержать победу на всех дорожках. Нет никакой разницы, выиграл ты или проиграл, настоящей разницы нет. Раньше я думал, что смысл жизни состоит в том, чтобы выиграть любой ценой. Условно говоря. Тогда я этого не осознавал, это теперь я задним числом понимаю, что так было со мной. Это была позиция, когда говоришь себе: «Вот как только я…». Как только я заработаю первый миллион, тогда. Как только я стану знаменитым, тогда. Всегда только «тогда, тогда, тогда». Я думал, если я выиграю гонку, тогда моя жизнь и станет настоящей жизнью. Но сколько гонок я ни выигрывал, этого приза я так и не получал. Это «тогда» так и не наступало. Поэтому я бежал всё дальше, ставил себе всё более высокие планки. К тому моменту, когда я начал состязание с Джоном Кауном, я уже по-настоящему отчаялся, потому что достиг многого, а изменений в жизни всё не наступало. — Он взглянул на писателя: — У вас было такое? Я представляю себе, что может подгонять писателя: вера, что как только он напишет шедевр, так всё переменится.

— Нет, — отрезал Эйзенхардт. — Я пишу потому, что это доставляет мне удовольствие.

Но Стивен, казалось, даже не слышал его.

— Когда я увидел это видео, я понял: вот настоящая жизнь. И понял, что она всегда была. Я просто был неспособен её воспринять, радоваться тому, что есть. Жизнь, настоящая, действительная жизнь уже состоялась, а я всё время её не замечал, потому что постоянно был очень занят. Но мне надо было сперва своими глазами увидеть, как кто-то другой умеет ценить момент, предаваясь ему всеми чувствами. Вот тогда я это понял.

— Ну, да, — сдержанно сказал Эйзенхардт. — Это ведь старая мудрость, если я не ошибаюсь.

Стивен взял полотенце и со вздохом перекинул его через плечо.

— Я не могу это выразить словами. Вы бы, наверное, смогли, ведь вы писатель.

— Но я не вижу того, что усматриваете в этом вы.

— Жаль.