Видящий. Лестница в небо

Вот уж не ожидал, что Митьке мой уход на руку окажется, но его резоны мне ясны. Не будет меня – его карьера может лучше сложиться, если он правильно понял своего патрона. А учитывая, что я как раз не горю желанием служить в этой структуре, никакого отторжения позиция брата у меня не вызвала. Наоборот: по-моему, было бы гораздо хуже, если б он злобу втихаря затаил да подставил потом как-нибудь.

Пока я думал, Митька общипал еще несколько веток и теперь старательно отламывал лысые прутья. Обоим нам нелегко давался этот разговор.

– Я в ПГБ никогда не хотел, – вполголоса признаюсь, – это вы с дедом всегда на одной волне были, а я просто за вами тянулся. Так что с моей стороны конкуренции тебе не будет. – Мой черед собираться с духом. – Митяй, я все сказать боялся, не знал, как ты воспримешь… Я прошение на свой род подал. Как раз в тот день, когда меня взяли.

Митькины глаза зажглись озорным огоньком:

– А Тихон Сергеевич знает?

– Да кто ж его ведает, что он знает, а что нет? Но если все по-моему вышло, то я уже пару дней как совершеннолетний и к твоему роду не принадлежу. Вот так-то, брат.

– Так это же отлично! Ты счета ему, надеюсь, не сдал?

– Нет, ты что! Это ж твое наследство. Да и что-то вроде блокировки там, похоже, стоит, даже вспоминать неприятно.

– Это хорошо. Значит, слушай и запоминай: счета в Германском и Русском – твои. Считай, это мой подарок тебе, раз ничем другим в жизни не помог.

– Митяй! – Обнимаю брата. – Митяй, мне бы так и так в жизни самому пробиваться пришлось бы. Не бери в голову! За деньги спасибо, конечно, но ты ведь знаешь, что твой дед мне как родной был. И ты мне брат, что бы там ни говорили. И знай, что на меня рассчитывать всегда можешь: чем смогу – помогу. Кто теперь знает, от чего дед меня прятал?..

– Спасибо, Горыныч. Я все боялся, что ты обидишься. А от чего прятал – не знаю. Может, вообще просто мать пожалел? Я ж сам об этом узнал, только когда он умирать собрался.

– Пожалел… Сам-то в это веришь?

– Не знаю, у него же теперь не спросишь.

Есть мне у кого спросить, но это вопрос не сегодняшнего дня. А сегодня ждет меня еще один серьезный разговор. Как бы выдержать его только…

Милославский приехал поздно, уставший. Опять постоянно тер переносицу, но беседу откладывать не стал.

– Ну что, зайка-побегайка, наговорился с братом?

– Наговорился, спасибо. Я могу теперь домой ехать?

– Домой… Хороший вопрос. Дмитрий сказал, что я над ним опеку оформил?

– Сказал. Только я тут при чем? У меня живая-здоровая мать имеется.

– У тебя… Знаешь, стало быть, что вы в роду – приемыши. Только я, как опекун вашего рода, власти над твоей жизнью все равно поболее имею. И власть эта нашим императором подтверждена; или ты и с императорской властью поспорить собираешься? – Ого, сразу с тяжелой артиллерии наступление начал…

– Согласен: с императором не поспоришь. И что же от меня опекуну требуется?

– Не ерничай. Сейчас ты мне как на духу расскажешь, чем два года занимался. И не дай бог где-то соврать… И если ничего за тобой не числится – поедешь в закрытую академию учиться. Аттестат у тебя есть, в школе тебе теперь делать нечего. Как раз с Дмитрием поступишь.

Переглядываюсь с Митькой.

– А ничего, что я не хочу в эту академию ехать? И в ПГБ служить не собираюсь?

Милославский давит на меня тяжелым взглядом:

– А ты собирался всю жизнь бусины в мастерской заряжать? Или наемничать? Вот бы Елизар Андреевич-то порадовался!

Митька с интересом смотрит на меня. Хоть и был в нашем распоряжении почти целый день, но мы больше про его жизнь говорили, да я мать расспрашивал, как она устроилась. Про свои приключения только смешные эпизоды старался рассказывать, чтоб никого не волновать.

– Чем плохи мои занятия? – Я искренне возмутился.

– Тем, что ими ты и у меня заниматься сможешь! – сказал как отрубил. – И пользу государству и роду приносить станешь, и под присмотром.

– А если я на врача, как мать, собирался выучиться? Что, у нас в империи море целителей стало? – нарочно уточняю у опекуна, хотя давно уже для себя все решил.

– В академии и это преподают. Там еще много направлений имеется, найдется из чего выбрать. А с матерью твоей я поговорю. Только думается мне, возражать она не станет.

Что ж, позиция Милославского мне ясна. И все, как обычно, для моего же блага.

– Тихон Сергеевич, зачем я вам? Ну посадите вы меня на поводок – что я от этого сговорчивей стану? Я никогда не хотел в ПГБ служить, и сейчас не хочу.

– А ты не думал, что в твою дурную голову столько секретов понапихано, и это еще наверняка не все?

Мы с Митькой опять переглянулись.

– Да-да, не считайте меня дураком старым! Что я, не понимаю, что ли, что вы мне не все выложили? И нечего тут переглядываться! Я еще из ума не выжил и не скоро выживу! – После вспышки гнева Милославский какое-то время молчит, а потом устало продолжает: – Да и просто по-человечески пойми меня – я за тебя теперь отвечаю. Только нет у меня времени тобой заниматься. Вот выучишься – сможешь сам тогда своей жизнью распоряжаться, а пока мои требования исполнять будь любезен!