Видят ли березы сны

Купец засмеялся, явно польщенный комплиментом, и продолжил: – Торговать шерстью от N-ска до Петербурга, много ума не надобно, купить здесь, продать там, это всякий дурак сможет, а вот сделать так, – и он взяв рюмку с анисовкой, поднял ее высоко над столом, подержал немного в воздухе, да как поставит с грохотом позади тарелки, попутно расплескав все содержимое. И указав на тарелку своим большим толстым пальцем, гордо произнес: – Вот, Америка. Тут уже триста тысяч царских превратятся в три миллиона! Но без… сами знаете кого, и сами знаете чьего… участия, дальше Ладоги и не уйдем. А если продавать, не только шерсть? У нас, знаете какой сурок? Мягкий, гла-а-а-адкий, – и он провел ладошкой по поверхности стола, словно поглаживая мех, – здесь он сущие копейки, а там, вот где золото, под ногами лежит, а не там где эти дуралеи ищут, – и он презрительным взглядом, обвел группу золотоискателей, – чего его на глубине искать, вот оно лежит, под ногами, бери да продавай. Пока англичане с французами из под носа не увели.

– Я вас понимаю, Степан Михайлович, но как говорится не все так просто, и не все так быстро, но мысль хорошая, право слово, хорошая. Я подумаю и дам вам ответ, и ежели, все пойдет так, как задумано, по прибытию я тотчас, вам напишу, – ответил Николай.

– Знал я, Николай Алексеевич, что вы человек здравомыслящий и предприимчивый, в тот день, в салоне у Виктории Павловны, сразу понял, сработаемся.

Все трое засмеялись, окрыленные общим делом и жаждой наживы. Возможности, открывающиеся перед их взором на горизонте, будоражили и опьяняли сильнее анисовки. Азарт и кураж, вот топливо для горнила торговли.

Порешав дело с пользой для всех, решили заказать еще анисовки. Разговор как водится в подпитии, зашел о дамах.

Пьяный приказчик, хвастаясь, рассказывал, как приударил за местной исполнительницей романсов, пусть и провинциальной, но все-таки певицей. Кроме того увел он ее прямо перед носом у старого генерала Корнеева, и что дескать подарки то она принимала от генерала, а вот расположение досталось ему. Во что признаться, верилось с трудом, если учесть, какой неказистый и глуповатый вид был у рассказчика.

Тем временем, шла третья смена блюд. Подали речного судака на пару.

– Не желаете ли, господа, отведать голову? – спросил купец, и когда все отказались, пододвинул блюда себе поближе. Одной рукой, придерживая скользкую голову рыбины, двумя пальцами правой руки, ловко извлек огромный рыбий глаз и отправил целиком прямо себе в рот, медленно пережевывая и смакуя, едва ли не закатывая глаза от наслаждения. – Знаете ли, господа, невероятнейший деликатес, нежнейшие глаза, я вам скажу, и с этими словами занялся остальными частями головы.

Какая редкая пренеприятность лицезреть эдакое, ну что за дикарь, как в средневековье глаза руками выколупывает. В этой варварской расправе, было все, что ему хотелось и не хотелось знать об этом человеке. Не стоит ему дорогу переходить, – размышлял Николай, с трудом подавляя приступ тошноты, благо никто не заметил, что он стал полотняно-бледным от дурноты.

– Но знаете где еще, деликатес? – спросил купец, затем выждал паузу и продолжил: – У меня дома, прямо перед самым носом, – он театрально обвел глазами, сидящих в недоумении мужчин и наконец, торжественно заключил: – Анна Тимофеевна!

Николай, после этих слов, едва не поперхнулся анисовкой. Значит, вот как обстоят дела, этого то он и опасался, ну что ж, хорошо, что сие обстоятельство стало известно сейчас, а не тогда, когда было бы уже слишком поздно.

– И хотя пока, удача не на моей стороне, замечу только пока, – продолжил тот, – видно, что барышня, по вине, видимо своего батюшки, чрезмерно рафинирована, слишком много читает, слишком много думает, да слишком мало знает. Все гуляет в саду, природой любуется, да в облаках витает, хотя годков то уже не мало, не мало-о-о. Ну да ладно, с ней я более чем терпелив, господа, натура она возвышенная, стало быть, и подход должен быть особый. Но как говорится, всякому терпению приходит конец, более ждать я не намерен, этим же летом увезу ее в Петербург или в Париж, в конце концов, девица, она и есть девица, две шляпки, два платья, и… – и он засмеялся, подмигивая мужчинам.

Несмотря на то, что Николай, никогда не считал себя знатоком человеческих душ и уж тем более женских сердец, не много ума было надобно, чтобы понять, хотя девицы она и есть девица, да не все девицы одинаковы. С ужасом перед его взором в одном потоке картин пролетело нежное лицо Анны Тимофеевны, и то, как купец, выдавливал глаза судака своими большими красными пальцами.

Наконец, вечерняя трапеза с возлияниями подошла к концу, и уже за полночь, нетвердой и шаткой походкой, будто боцманы на палубе, мужчины отправились по домам.