Видимость

Ему потребовалось время, чтобы понять шутку, а потом он засмеялся вместе с ней.

Он также задавался вопросом, была ли эта шутка против ее слепоты, в дополнение к тому, что он заметил раньше, своего рода защитным механизмом от нежелательной симпатии или, возможно, способом Ханны проверять людей и видеть, из чего они сделаны, когда это происходит. пришел к чувствительности и чувствительности.

Герберт ел быстро, жаждал такой восхитительной еды и не мог следить за болтовней вокруг него. Ханна, напротив, задерживалась над каждым глотком, нюхала вилку, держала во рту, обильно жевала перед тем, как проглотить.

«Ханна Мортимер - не совсем еврейское имя, - сказал Герберт, когда она закончила.

«Это не мое имя при рождении. Я родилась Ханна Моисей ».

"Почему ты изменился?"

«Почему кто-то меняет свое имя? Чтобы казаться менее чуждым ». Она слегка покатила кончиком языка. «Чтобы изменить свою удачу, если старое название принесет неудачу. Евреи всегда меняют свои имена ».

"Они делают?"

"Всегда. Ашер становится Арчером; Дэвид Дэвис; Джейкоб Джексон; Леви Льюис… »

Герберт перестал слушать, потому что он все еще думал о том, что она сказала пару предложений назад, о судьбе несчастья.

С помощью скачка мышечной активности он знал - по крайней мере, он мог точно догадаться, - когда она приехала в Британию и почему. Если он был прав, он знал, через что ей пришлось пройти в своей жизни.

«Я был в Бельзене, - сказал он.

Британские солдаты прибыли в Бельзен 15 апреля 1945 года, дату, которую Герберт мог забыть не больше, чем свой день рождения. Если они когда-либо сомневались в справедливости дела против нацизма, то, взглянув на Бельзена, они больше не сомневались.

Они ожидали услышать крики за милю: «Союзники идут! Союзники идут! »- но когда они въехали в ворота, то было в полной тишине. И на похоронах тоже. Им приходилось продолжать останавливаться, потому что заключенные были слишком слабы, чтобы не мешать своим танкам.

За пять дней до их входа не было еды и воды. Снаружи хижины был почти сплошной ковер из дерьма, грязи и трупов. Некоторые тела были расчленены, а кости разорваны; однако не было животных, которые могли бы это сделать.

Везде тиф и голод, мертвые и умирающие неотличимы. Люди падали на ходу; в вертикальном положении на мгновение, а затем мертвы, прежде чем упасть на землю. Или они поползли к солнышку, чтобы там умереть.

Британские врачи отметили красные кресты на лбах тех, кто, по их мнению, имел шанс выжить. Им никогда не грозила опасность того, что закончились чернила.

Все, что Герберт знал о страданиях, перевернулось с ног на голову. Он и его сослуживцы месяцами существовали на армейские пайки и на любую еду, которую они нашли во время отступления немцев. Они были в грязи от пота, диареи и общей вони войны. Но по сравнению с обитателями Бельзена они выглядели так, как если бы они отсиживались в «Ритце».

Их униформа цвета хаки, смешанная и подобранная из неподходящих складов снаряжения, могла быть царственной мантией, если положить ее рядом с лохмотьями депортированных. Даже несмотря на различные болезни, британские солдаты были олицетворением румяных щек, упитанного здоровья среди тонких, скелетных силуэтов, которые пытались прикоснуться к ним и потрогать их пальцами, как если бы водовороты их прохода были водами самой жизни.

Когда солдаты бегали, чтобы ответить на команду, или поднимались по лестнице, они иногда останавливались замертво, не зная, где искать, потому что в широко раскрытых глазах сокамерников они видели неприятное знание: такие движения, такие естественные и легкие для заключенных. солдаты, убили бы сокамерников так же верно, как пуля в висок.

Откуда Герберт узнал об этом? Потому что они действительно убили некоторых из них, вот как.

Солдаты раздали свои пайки - сухое молоко, овсянку, сахар, соль и консервы - и в течение нескольких часов сотни из тех, кто ел, были мертвы, пища, слишком богатая для систем, умерла от голода.

Как, во имя Бога, овсянка и консервы могут быть слишком богатыми?

Первоначальное признание того, что он был в Бельзене, было произнесено Гербертом без раздумий, и, когда он рассказывал свою историю, его внутренности дрогнули от вероятности того, что он говорил вне очереди, что в лучшем случае он был неправ, или если он был прав, тогда напоминание будет нежелательным, и она попросит его, может быть, вежливо, а может быть, с пылающим гневом, уйти, бежать обратно через туман в квартиру, еще более пустую и холодную, чем раньше. Ибо раньше не было ни Ханны, ни болтовни ее друзей - что не менее утешало своей непонятностью - ни текстуры ее еды.

Реакция промелькнула на лице Ханны, как облака перед луной. Ее рот слегка опустился; скорее удивление, чем тревога, надеялся Герберт. Он увидел легкую дрожь ее щек, когда она боролась с илом спящих воспоминаний, внезапно зашевелившимся.

Наконец, когда она решила, как ей с этим справиться, она сузила глаза и повернулась к нему.

«Тогда ты понимаешь», - сказала она.