Видимость

Тайс указал на открытые окна. "Монооксид углерода; ты едва мог дышать ». Он указал на труп де Вер Грина, упавшего со стула на письменный стол; Затем он сел на корточки газового огня, провел палец по наплыву трубы, и постучал клапан. «Это было широко открыто. Утечка газа как будто вышла из моды. Окна были закрыты, двери тоже. Он бы дышал чистым паром; убил его как камень мертвым. Легкий способ превзойти себя ».

Герберт кивнул. Он уже оглядывался на стол; в частности, на аккуратно написанном листе бумаги, наполовину приколотом под правой рукой де Вера Грина.

Тайс проследил за его взглядом.

«Он оставил записку».

Герберт подошел, взял его и прочитал.

Я больше не хочу жить этой жизнью; или, скорее, я больше не хочу жить этими жизнями, которые были вытащены из своих бушелей в эти последние дни и брошены на открытое пространство.

Те, кто доверял мне - моя страна, мои коллеги, мои друзья и мой возлюбленный, - я забрал их доверие и растоптал его ногами. Я обманул и предал их всех.

Какие бы страдания они ни испытывали при этом, это лишь часть моей собственной. Достаточно плохо быть лживым и вероломным. Гораздо хуже то, что я, в конечном счете, тоже убийца.

Я забрал у него жизнь Макса, потому что он не дал мне того, что я хотел. Возможно, где-нибудь на том свете он меня простит.

Не оплакивайте меня. Я этого не достоин.

«Без сомнения, это был почерк де Вер Грина, и столь же безошибочно его голос», - подумал Герберт; витиеватым до конца, с оттенком отчаяния, словно его яркость была попурри, чтобы смягчить зловоние его отвращения к себе.

Окись углерода не имела цвета и запаха; подходящий выход для шпиона, подкрадывающегося почти незамеченным к одному из них.

Де Вер Грин не пострадал бы слишком сильно. Поначалу у него могла бы возникнуть легкая головная боль и некоторая одышка - другими словами, симптомы неотличимы от обычного недомогания, связанного с туманом.

Они бы постепенно ухудшились, уступив место тошноте и боли в груди, прежде чем наступила потеря сознания. В общем, были и худшие пути.

Герберт посмотрел на часы. Было уже пять часов; прошло больше шести часов с тех пор, как де Вер Грин сбежал из церкви на Фарм-стрит. Окиси углерода потребовалось некоторое время, чтобы полностью подействовать, а это означало, что, даже если бы де Вер Грин вернулся прямо из церкви, написал записку и включил газ, его все равно можно было бы спасти, если бы бюрократия была устранена. обошел.

Герберт огляделся. Это была такая холостяцкая квартира, как можно было представить. В то время как в квартире Розалинды не было мужского присутствия, поэтому квартира де Вер Грин казалась почти хирургически очищенной от любого женского влияния.

Несмотря на разногласия с де Вер Грином, Герберту было грустно, что все так закончилось. Он вспомнил свою веру в то, что только смельчаки покончили жизнь самоубийством; и он подумал, что по-своему и во многих отношениях де Вер Грин, вероятно, был столь же храбрым, как и другие.

Герберт внезапно ужасно захотелось оказаться в другом месте; на самом деле не имело значения где.

До Шеперд-маркет было меньше трех минут ходьбы, даже в тумане. Все это время де Вер Грин так сильно влиял на течение жизни Герберта, но никогда не подозревал, что они жили так близко друг к другу. Герберту это показалось столь же печальным, сколь и подобающим.

Из своей квартиры Герберт позвонил в американское посольство. Секретарша сказала, что Папуорт будет ужинать в тот вечер в ресторане Wheeler’s в Сохо. Герберт хорошо знал это место. Укрывшийся за зеленым фасадом ресторан Wheeler’s был роскошью в то время, когда британская еда была самой унылой. Он подавал марихуану и омаров тридцатью двумя способами, но не предлагал овощной батончик и вареный картофель.

Герберт счел за лучшее не приводить Ханну в квартиру де Вер Грина. Теперь она была единственным человеком, которого он хотел видеть.

К тому времени, как он разгрузился, было уже почти время обеда. Пора идти и искать Папворта.

Возможно, это было в воскресенье вечером, но в Сохо, который, как всегда, был совершенно обособленным миром, не было смысла заканчиваться.

Герберт и Ханна прошли на Арчер-стрит мимо группы музыкантов, лениво закинув руки в футляры для скрипок, как будто они были сборищем гангстеров. Очереди в джаз-клуб Хамфа уже тянулись за угол, очередь прихожан в новоорлеанском храме теплого секса.

На Дин-стрит, поскольку они были немного раньше, Герберт и Ханна остановились, чтобы выпить в пабе Йоркского собора, который повсеместно известен как «французский» после того, как Сопротивление использовало его в качестве укрытия во время войны.

Хозяин, француз с усами, для которых слово «яркий» вряд ли было бы справедливым, приветствовал Ханну, как давно потерянную дочь.

«Шери», - воскликнул он и поцеловал ее руку. «Я думал, ты бросил нас навсегда».

Ханна представила Герберта - «Гастон», - сказал хозяин, - «очаровательно» - и купила выпивку, несмотря на протесты Герберта, что он должен заплатить.

Разливного пива не было; У Герберта было вино.