– Да, голова и плечи остались практически целы. Мы ее допросим, но это формальность. Мы не будем применять то, что она знает, напрямую. В таких случаях мы предпочитаем не мешать президентским отбросам отрицать вину. Сам помнишь инструкции: минимизировать местные волнения, поддержать видимость безупречной власти для Протектората, приберечь информацию, чтоб было чем давить в будущем.
– Да, помню, – я попытался проглотить слюну. – А знаешь, Аюра может и не расколоться. Агент семьи – у нее должна быть мощная закалка преданности.
Он скверно улыбнулся.
– В конце концов раскалываются все, Так. Ты это знаешь. В виртуальном допросе либо расколешься, либо сойдешь с ума, а в наши дни мы можем их вернуть и после этого, – улыбка поблекла до более жесткого и не менее скверного выражения. – Так или иначе, это не имеет значения. Конрад, наш любимый лидер буквально всех времен, никогда не узнает, что мы из нее вытянули, а что нет. Он предположит худшее и начнет пресмыкаться. Иначе я вызову штурмовую группу, спалю Утесы Рилы, а потом подвергну ЭМИ его и всю его гребанутую семейку.
Я кивнул, глядя на Простор с чем-то вроде улыбки на губах.
– Ты говоришь почти как куэллист. Чего-то в этом роде они и хотели добиться. Жалко, что ты с ними не договорился. Но в конце концов ты здесь не для этого, – я резко вернул взгляд на его лицо. – Да?
– Не понял? – но он даже не старался, и в уголке его рта блуждала улыбка.
– Брось, Тод. Ты заявился с передовым психографическим оборудованием; твоя подружка Либек последний раз служила на Латимере. Ты куда-то забрал Осиму. И говоришь, что занимался этим делом уже четыре года, а это подозрительно удачно совпадает с началом Инициативы Мексека. Ты здесь не ради куэллистов, а ради того, чтобы присмотреть за технологией деКома.
Улыбка выплыла наружу.
– Проницательно. Но на самом деле ты ошибаешься. Мы здесь и для того и для другого. Именно совпадение передового деКома
– Орбитальники? – я моргнул. – А орбитальники тут при чем?
– Сейчас ни при чем. И так должно оставаться дальше. Но с технологией деКома в этом больше нельзя быть уверенным.
Я покачал головой, пытаясь стряхнуть оцепенение.
– Что?.. Почему?
– Потому что, – сказал он серьезно, – похоже, эта хрень работает.
Глава сорок восьмая
Они вывезли тело Сильви Осимы из скирдовальной станции на громоздких серых грав-санях с символами «Ценг» и изгибающимся пластмассовым щитом от дождя. Либек управляла санями с пульта, а вторая женщина – как я понял, Томаселли, – следовала сзади с наплечной системой мониторинга, тоже с лого «Ценг». Когда они вышли, я смог вскарабкаться на ноги, и, как ни странно, Мураками был не против. Мы молча стояли бок о бок, как скорбящие на какой-то похоронной процессии прошлого тысячелетия, наблюдая за гравитационным одром и его ношей. Взглянув на лицо Осимы, я вспомнил изящный сад камней на вершине Утесов Рилы, носилки, и мне пришло в голову, что для вестника новой революционной эры эта женщина слишком много времени проводит в бессознательном состоянии на перевозках для инвалидов. В этот раз ее глаза под прозрачной крышкой были открыты, но, кажется, ничего не замечали. Если бы не показатели жизнедеятельности на встроенном у головы экране, можно было бы подумать, что видишь труп.
На самом деле я не удивился, что Коя, Бразилию и Трес казнил Мураками. В каком-то смысле я понимал это с момента, когда очнулся. Я видел это в лице Вирджинии Видауры, обмякшей у кнехта; когда она выплюнула слова о том, что произошло, они уже были не более чем подтверждением. А когда Мураками как ни в чем не бывало кивнул и показал мне пригоршню извлеченных стеков, меня только замутило, как будто я смотрел в зеркало на какую-то свою смертельную рану.
– Брось, Так, – он сунул стеки обратно в карман стелс-костюма и со снисходительной гримасой вытер ладони друг о друга. – У меня не было выбора, ты же понимаешь. Я уже говорил, что мы не можем позволить себе повторение Отчуждения. Не в последнюю очередь потому, что они бы все равно проиграли, а потом Протекторат закрутил бы гайки, и кому это надо?
Вирджиния Видаура плюнула в него. Попытка была хорошая, если учесть, что она все еще сидела у кнехта в трех-четырех метрах. Мураками вздохнул.