Вихрь

– Я ничему не улыбаюсь,

– Но я человек верующий. Глубоко верующий. Наивно верующий. И я прибег к нашему, к простому, к народному, к «домашнему» русскому средству: я поехал в Кронштадт. И там молился. И по молитве моей свершилось чудо. Я был исцелён от греха самоубийства и, вернувшись сюда из Кронштадта, просветлённый, основал здесь отделение «союза истиннорусских людей».

– Не кощунствуйте, г. Чивиков! Неужели вы не понимаете, что вы кощунствуете, – кощунствуете, приплетая религию к вашим грязным, к вашим мерзким делишкам!

– Браните меня! А я вам отвечу спокойно: «Браните меня, глубочайше уважаемый Пётр Петрович, я не рассержусь на вас, ибо это брань незнания». Итак, свершилось чудо: человека утопили, а он вылез на берег и брючки одел-с. Как в древнем русском сказании. Стенька Разин с размаха кинул в Волгу красавицу татарскую княжну, а она выплыла к его лодке русалкой, посеребрённой лунным светом, и запела ещё слаще, чем певала татарская княжна! Человека с одного берега бросили с камнем на шее в воду, а он нырнул и на другой берег вынырнул и кричит: «Вот он я! Я ещё и к вам, други милые, приду!» Не чудо? Вы спросите у меня, что у меня за народ в моём «союзе истиннорусских людей», или как вы изволите называть, в «чёрной сотне»? Между нами разговор, – откровенно, как я и всё откровенно говорю вам, положа руку на сердце, скажу вам: неважный народ! Тёмный народ. У меня Клепиков есть, домовладелец. Он из-за сына пошёл. Сын у него «бунтует». Сын говорит как-то: «Я на сходку иду!» Знаете, что ему жена Клепикова, мать, нашлась сказать: «А у нас, Стёпа, нынче оладьи. Твои любимые. Право, остался бы!» Не трогательно? У меня Семухин есть, у него портняжное заведение. Он из-за керосина. Из-за керосина-с «истиннорусским человеком» сделался. Факт! О керосине помянуть, – в зверство впадает. «Вешать, – кричит, – их, подлецов, мало. Жилы из них тянуть надо. Да всенародно. Чтоб все видели, как мучатся. Чтоб никто не смел бунтовать. Чего правительство только глядит!» Заведение большое. Керосина требуется много. «Из-за них, подлецов, керосин только с каждым днём дорожает». Какой народец-с! Если им сказать, чтоб за полтинник «народные права» купить, – не дадут-с. Полтинник им дороже. Какова гражданская зрелость?!

– И это ваша «политическая партия», г. Чивиков.

– И сила-с! Домовладельцы, лавочники! Избиратели! И что, если я вам скажу, глубокоуважаемый Пётр Петрович, что я собрал эту силу для того, чтоб к вашим ногам её положить? Будете вы удивлены или нет? Вот он какой, Семён Алексеев Чивиков, которого вы сразу решили в сердце своём: «не принимать!» Ваш единомышленник!

– Новость! И скажу: из неприятных!

– То-то и оно-то! – воскликнул г. Чивиков, без внимания скользнув по второй половине фразы. – Все мы, русские люди, словно в одиночном заключении, в камерах, друг от друга каменными стенами отделены, содержимся. Сами себя содержим! До того в «одиночках» одичали, что даже и видеть друг друга не желаем! Я, Семён Алексеев Чивиков, создал огромную силу и сжал её в могучий кулак для чего? Для того, чтоб поддерживать то, что и вы недавно в собрании изволили излагать: Государственную Думу в дарованных размерах. Вот и я, с одного берега утопленный и на другом берегу чудом вынырнувший, вновь на ваш либеральный береге переплыл и руку вам подаю: «Здравствуйте!» А господа крайние пусть на островке посередь реки одни посидят. Оба берега наши!

– Какое-то уж виртуозничество предательства, г. Чивиков! От либералов к консерваторам и среди консерваторов тайным либералом!