Вихри на перекрёстках

Никто из этих женщин не видел прежде партизан, и теперь перешептыванию не было конца. Некоторые вышли из хаты и скоро вернулись кто с хлебом, кто с кус­ком сала в руках.

— Большое спасибо, дорогие,— от всего сердца по­благодарил их командир.— Мы очень голодны, но... сна­чала должны похоронить мать нашей партизанки.

Две женщины остались в избе с Галей, остальные пошли на кладбище.

Уже смеркалось. В деревне было тихо, только со сто­роны шоссе доносился шум машин.

Вернулись с похорон, когда совсем стемнело. Окна в избе были завешены, на припечке горела лучина. На двух столах стояло угощение и даже бутылки с самого­ном.

— Видите, какие нащи люди. Говорят, немец немцу даром закурить не даст, а наши последним куском поде­лятся,— расчувствовался Анатолий.

Толика можно было понять. Сколько пленных крас­ноармейцев и партизан кормила и переодевала его мать! А потом фашисты расстреляли ее только за то, что она не могла равнодушно смотреть на голодного, не поде­литься с ним последней крошкой. Нет, гитлеровцам не понять наших людей, не понять их бескорыстности и го­степриимства. Сколько таких женщин сожгли, расстре­ляли в одной только Ольховке, а за что? За то, что ему, фашисту, отдавали яйца, молоко, но посмели накормить и голодного партизана...

Анатолий рассказал, как в начале войны к их хлеву приплелась и вскоре ощенилась там какая-то бездомная сука. Сколько ей мать молока переносила! Злая была сука, но поняла человека и вместе со своими щенками доверчиво перебралась под поветь.

А потом пришел немец и потребовал молока. Мать налила ему чуть не полный котелок, оставив немного для щенков. Услышав об этом, фашист вышел во двор и перестрелял и щенят, и суку.

Наконец ужин подошел к концу. Никому не хотелось идти в ночной караул. Легко ли будет стоять на пронизы­вающем морозном ветру? Еще задремлешь невзначай, а это может плохо кончиться для всей группы. Командир рискнул попросить двух пожилых жителей деревни за­менить партизан на ночной охране. Те охотно согласи­лись. Вскоре все диверсанты уже спали.

Не спали только Володя и Валя, которую хозяйка уложила на широкой лавке.

— Постарайся уснуть, Валечка, и тебе станет лег­че,— наклонившись к ней, прошептал Володя.

— Без меня ты совсем по другому плану стал бы дей­ствовать, да? — вздохнула девушка.

— Жизнь не спланируешь, да еще в такое время. Теперь для нас главное, что есть цель, направление.

— Мне кажется, я их не вижу.

— Неправда.

— Ложись рядом, Володя, мне будет не так страшно.

— Валечка, как я тебя жалею, люблю, люблю...

— Всегда будешь меня любить?

По двору кто-то пробежал, Вот шаги уже в сенях, кто-то идет в избу. Володя встал.

— Немцы с шоссе направляются в деревню,— приглу­шенно сказал один из часовых.

— Черт бы их побрал, не дали передохнуть,— выру­гался Бойкач, ощупью разыскивая в темноте под лавкой свой автомат.

— Я побегу домой,— сказал часовой.

— Идите, спасибо вам.

— Хлопцы, подъем, подъем... В деревню идут нем­цы,— по очереди начал расталкивать командир своих ребят.

Спросонья партизаны не сразу сообразили, что про­исходит, тыкались в занавешенные окна, в стены. Одна­ко во двор все вышли в полной боевой готовности.

— Где-нибудь доспим,— сказал Володя и подошел к Вале.— На твой вопрос я отвечу всей своей жизнью, которая пройдет рядом с тобой.

Старый Остап отодвинул занавеску и долго смотрел, как партизаны отдаляются черными точками по белому снегу. Смотрел, пока ночная темень не поглотила их.

1970 г.

С белорусского перевёл Александр Миронов.