Вихри перемен

Однако видно, что и сам Палахов, да и все участники действа думают о том же. И что не первый он, Дубравин, говорит им об этом.

– Эт-то правда! Если что? Кто же помилует? Да генералы, мать их… – ругается прапорщик, почесывая стриженный затылок.

– То-то и оно. Паны дерутся, а у холопов чубы будут трещать, – замечает сержант с бульдожьей челюстью, докуривая и бросая на асфальт сигарету.

– Да, нет! Мы не пойдем! – как-то неуверенно заговорил извиняющимся тоном отчаянный Витек. – Эт-та правда твоя. Нихто из наших не хочет. Стоять стоим. А чтоб штурмовать… Или как… Да нас тут скорее для устрашения поставили…

Пока они так разговаривают, к группе подтягивается еще человек десять десантников. И гражданских.

Один из гражданских – крепкий такой старичок в зеленом плаще с впалыми щеками и явно бывший офицер – напористо говорит:

– Товарищи солдаты! Разгоняйте эту сволочь, что засела в Белом доме. Спасайте страну! Законную власть!

– Это какую власть, деда?

– Где сейчас власть?!

– А какая она законная? – галдят десантники.

– Нашу советскую!

– Тут все мы советские! – подводит черту Палахов. – Шел бы ты своей дорогой, дедушка! – Ему явно не нравится, что вокруг них собралась такая вот большая военно-гражданская толпа. Тем более что краем глаза он уже замечает – из подъезда вышел и идет к ним заместитель командира полка по политической работе. И уже на подходе начинает шуметь:

– Прекратить агитацию! Гражданских прошу покинуть территорию полковой колонны. Разойдись! Не толпись!

– Ишь, какой держиморда! – замечает Дубравин. Но, не желая никого подставлять, протягивает руку Палахову: – Давай пять, дружище. Когда еще увидимся? Если что – я в молодежке работаю.

Толпа быстро рассасывается, чтобы через некоторое время возникнуть вновь. Уже в другом месте.

V

Митинг получился грандиозным. Ни до, ни после этого Казаков не видел ничего подобного. Сотни тысяч людей, словно охваченные какою-то лихорадкою, бесконечною чередою шли и шли по улицам города к белому дому. Несли плакаты и транспаранты. Портреты Горбачева и Ельцина. Вздымали вверх руки и что-то кричали радостно и возбужденно.

Несколько странным на этом фоне показался Анатолию небольшой, написанный от руки, транспарант, как бы по-новому расставлявший политические акценты: «Горбачеву – грош цена, берегите Ельцина!» Но это так, пустячок. Внимание же многочисленных народных масс, запрудивших окрестности, занимал гигантский российский триколор, растянутый на фасаде белоснежного здания.

Это митинг победителей! Народа, который победил самое главное. Свой страх.

Ельцин и его команда стояли там. Наверху. Как небожители. Самого Бориса Николаевича охрана прикрывала бронещитом. И оттуда, с высоты, он, как камни, бросал в восторженную толпу правильные и громкие слова. О том, что они завоевали свободу. Право на достойную, человеческую жизнь. Право самим выбирать власть. И жить в демократическом государстве.

Казаков стоял в этой человеческой массе, в этой наэлектризованной толпе, но не ощущал себя частью единого целого.

Он ни на кого не напирает, не горит внутренним огнем, не ждет, как они, чуда. Стоит. Слушает и думает о своем: «Ну, арестовали бы мы его тогда в Архангельском или потом в Белом доме. И что бы было? Да ровным счетом ничего бы не изменилось. Народ или толпа, бог его знает, вознесли бы на пьедестал кого-то другого. И так же восторженно глядели бы снизу вверх на Хасбулатова или кого-то еще. Также аплодировали бы. И также внимали бы их словам, ожидая чуда. Чуда преображения жизни. Если уж яблоко созрело, то оно должно упасть. Как бы это не хотелось садовнику, но он не в силах отменить этот закон жизни. И молодец тот, кто вовремя его сорвет. Или поймает падающее на землю».

«Все стареет и ветшает. Даже идеи. Все проживает свой период. Свой цикл! – он проталкивался сквозь толпу и продолжал думать в том же ключе. – Казалось, еще вчера коммунистическая идея владела массами. Люди худо-бедно, посмеиваясь, но верили в нее. Шли с нею в бой. А сегодня в ходу другое. Демократия. Безграничная свобода. Равенство. И хитрые политики отбрасывают старую идею, как ненужный костыль. Подхватывают новые лозунги. И бодро идут вперед. Так и эти. Еще вчера все они были верными ленинцами. Секретарями обкомов, министрами, преподавателями марксизма. А сегодня они за рынок, за демократию, за Россию. За ее будущее. Светлое.

И вчера была правда. И сегодня будут клясться, что все это правда…»

С этими мыслями он потихонечку выбирается из толпы и идет к станции метро.

– Эй, Толян, ты? Казаков! – кто-то настойчиво окликает его прямо у входа, обозначенного светящейся буквой «м».

Он оборачивается. Чуть сбоку, у кооперативного ларька, торгующего видео и аудиокассетами, стоит рыжий, конопатый парень в длинном плаще. И аккуратно, стараясь не раздвигать полы плаща, машет ему рукою. Это Алексей Пономарев, его старый друг и товарищ.

– Леха! Ты!

– Я.

– Живой?!

– Живой! Здоровый! Но страшно голодный! – пытается как всегда шутить Пономарев.