Вихри перемен

Людям, когда они читают книги или смотрят фильмы об исторических событиях, кажется, что в такие переломные моменты весь народ, вся страна только и заняты в массовках. Но это совсем не так. Абсолютное большинство людей ни в каких там революциях участия не принимает. Живут, как и жили. Едят, спят, пьют, рожают, любят, ненавидят. Так и в данном случае. На защиту Белого дома вышли тысячи, может быть даже десятки тысяч. А остальные миллионы миллионов тихо дремали. Или смотрели «Лебединое озеро». Но они тоже принимали участие в борьбе. Своим сочувствием, переживаниями, мыслями, эмоциями они подпитывали борцов. Давали им силы, веру и надежду. А это как раз то, в чем в эти тревожные дни и ночи нуждались тысячи, вышедшие к Белому дому.

Казалось бы, что такое Белый дом? Не более чем большое здание! Но в эти августовские дни оно стало символом. Свободы. Надежды людей на другую, какую-то новую жизнь. И символом сопротивления старому, отжившему и прогнившему. Так было!

– Стой! Куда прешь? Мать твою! – орет на них, когда «Москвич» подъезжает к баррикаде, стоящий рядом бородатый мужик в шапке-ушанке и с милицейским «демократизатором» в руках.

– Дай им по горбу! – подскакивает от костра взлохмаченный студент. – Наверняка, это подосланные.

Из темноты выдвигаются еще несколько вооруженных чем попало фигур.

– Да вы что, ребята! – примирительно говорит, открывая дверцу машины, Леха Дунелин. – Какие из нас подосланные? Какие-такие диверсанты? Мы свои! У нас с собою ничего нет. Вот поглядите! – он поднимает руки, хлопает себя по карманам.

– Мы журналисты! Из молодежной газеты, – примирительно добавляет Дубравин, сразу оценив нервозную обстановку, в которую они попали.

– Вот мое удостоверение, – достает Леха красную книжечку, на лицевой стороне которой золотыми буквами оттиснуто название газеты.

Бородатый в шапке осторожно берет огромными руками ценную вещь и при свете фонарика долго вглядывается в фотографию, печать и подпись редактора.

– Ну ладно! – наконец примирительно бормочет он, возвращая ксиву.

Народ успокаивается.

Начинает капать дождик. Такой нудный, серый московский августовский дождь. От которого не спрятаться, не скрыться. Народ срочно натягивает какие-то плащики, капюшоны. В ход идут и куски прозрачной полиэтиленовой пленки. Из них делают колпаки и накидки.

От этой маскировки все становятся похожими на белых призраков, выбравшихся из своих укрытий, чтобы бродить в ночи.

Александр отмечает, что на ночь людей осталось намного меньше, чем было днем.

Среди народа начинается легкое шевеление. Из темноты выплывает сухонькая московская бабулька с эмалированным зеленым ведром, накрытым крышкой.

– Федосеевна пришла! – как старую знакомую радостно приветствует ее лохматый длинноволосый студент. – Молочка принесла?

– Пирожки, милыя! С яйцами и капусткой! – открывая крышку, напевно произносит бабуся.

До Дубравина доносится запах свежеиспеченных пирожков. И он, глотая слюну, вспоминает, что за весь день только и успел два раза попить чайку в буфете редколлегии. Но пока он раздумывает, баррикадный разношерстный народ уже налетает на ведро. Спасибо Лехе. Тот сразу ориентируется в обстановке. И успевает ухватить пару горячих, ароматных пирожков.

Они, обжигаясь, жуют их на ходу, продвигаясь к ближайшему костру, у которого жмутся, кучкуются защитники.

Огонь костра, сложенного из деревянных ящиков из-под овощей, неярок. Доски уже почти сгорели. Но угли еще не остыли и под ветром фосфоресцируют, пульсируют, отдавая тепло стоящим и сидящим вокруг. Ближе всех к огоньку сидит на поваленной урне пожилой мужчина в военном зеленом бушлате и лыжной шапочке. По виду прямо профессор. Он помешивает угли костра металлической лыжной палкой и неторопливо гладко говорит.

В первом круге от костра: сопливый красноносый юноша, лихой казачок с нечесаной бороденкой и дамочка-институтка. Тут же крутится давно небритый мужичонка еврейского вида. Весь какой-то перекособоченный. Он то и дело, хромая и переваливаясь с боку на бок, отходит к баррикаде, чтобы притащить очередной овощной ящик.

Дубравин с Дунелиным подходят поближе к огоньку, чтобы согреться да заодно послушать уличного философа.

– Религия, друзья мои, основана на вере, а наука, она оперирует фактами, – важно говорит «профессор». – Коммунисты же хотели, чтобы мы верили в коммунизм, как в рай. Но так не бывает…

Не успевает оратор закончить свою мысль, как, ни с того ни с сего, перебив его непонятно зачем, вступает казачок:

– Нам ваша коммуния ни к чему. Нам надо вернуть веру православную! – запальчиво говорит он и грозно сверкает пуговками глаз из-под мохнатых бровей на окружающих.

Его останавливает дамочка.

– Степан! – манерно вступает она. – Ну дайте же человеку сказать! И все-то вы идете вразрез…

Мальчишка в голубом берете и с обрезом ружья, стоящий чуть поодаль, хмыкает и приобнимает соседку – уличную девчонку в узеньких джинсиках и нелепой полиэтиленовой накидке.

«А у этих свое! – думает Дубравин, разглядывая сцену у костра. – Господи, люди-то все разные. А настроены решительно. Но не злобно. Главное, не злобно».