Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

Кари вообще не умел врать. Тем более — сказать неправду милой Гудрид. Он признался, что очень озадачен неким происшествием…

— Каким же, Кари? — Гудрид шагала вдоль берега по движению лодочки.

Кари рассказал — очень коротко — про то, как бились вчера на Форелевом ручье Фроди, Ульв и их братья.

— Кого-то из них наверняка нет в живых, — заключил Кари.

— А что ты там делал?

— Ничего.

— Разве так бывает, чтоб мужчина ничего не делал?

Кари задумался: сказать ли правду? А не сказать — нельзя. Нечестно. Следовало бы вовремя прикусить язык. Но теперь — делать нечего. И тем не менее он твердо решил не выдавать хотя бы Тейта. Кари сказал так:

— Я брел лесом. И вдруг увидел, как на Форелевом ручье бьются люди. Смертным боем.

— Ты попался им на глаза?

— Наверное, нет.

— Это хорошо, Кари. Незачем лезть в чужие дела, особенно когда тебя об этом не просят.

Всего пятнадцать зим этой Гудрид, а говорит, словно зрелая, опытная. Должно быть, повторяет чьи-то чужие, но умные слова.

— Да, Гудрид, незачем лезть в чужие дела. Я же не люблю, когда суют нос в мои.

— Похвально, Кари. Тебе двадцать? Или больше?

— Двадцать.

— Да? — недоверчиво произнесла Гудрид: Кари выглядит старше.

— Твоя мать знает это не хуже моей, — сказал Кари. — Ведь мы с вами живем рядышком.

Гудрид ничего не сказала, нагнулась, сорвала цветок и присоединила его к своему букету.

Речь его иссякла. Что бы еще сказать? Попросить, чтобы она никому ни слова про битву на переправе?..

— Гудрид, сделай одолжение…

Она остановилась, весело посмотрела на него, и душа у Кари ушла в пятки.

— Говори, Кари.

— Я тебе рассказал большую тайну. Она не только моя. Но еще одного человека. И этот человек просил никому не говорить о том, что мы видели.

— Даже мне?

— Об этом не было разговору. Просто — никому.

Девушка тряхнула косами — они были толщиной с корабельный канат из пеньки.

— Я ничего не видел, Гудрид, — продолжал Кари. — Так наставил меня тот человек.

— Тейт, что ли?

Право же, колдунья эта Гудрид! Она, кажется, все знает, все понимает… Бессмысленно было скрывать, и он сказал:

— Да, Тейт.

Гудрид отыскала в высокой траве еще несколько цветов.

— Хорошо, Кари. Это не узнает никто, если только мы с тобой одни.

Кари вздрогнул. Как так — одни? Кто же здесь третий?.. Может, за кустами скрывается кто-то?..

— Нет, — сказала Гудрид, — мы одни. Но ведь существуют еще и боги. — И она указала на воду, на деревья, на небо…

У Кари полегчало на сердце.

— Это не в счет, — сказал он. — О́дин знает все и без моего признания.

— Это правда, — сказала Гудрид. — Прощай, Кари, мне надо домой.

Он приналег на весла.

XXI

Кари обогнул острый мысок, поросший высоким кустарником.

Он думал о Гудрид. Она казалась ему разумной не по летам. И она, конечно, умнее его. Но ходила ли она на лосося? Ловила ли она треску? Сносило ее волной в разверстую морскую пучину? Мерзла она часами под ужасающим северным ветром? Ей приходилось делить один отсыревший и просоленный волной хлеб на десятерых рыбаков? Нет, не приходилось…

А он? Он может сказать: да, я знал эти беды. Я знал еще и другие. Вместе с отцом тянул соху, когда ее лемех застревал в камнях… И все-таки Гудрид кажется опытнее в житейских делах. Может, всего этого попросту набралась она у длинного очага?

Была в ней и еще одна неразгаданная тайна. Самая главная… Отчего именно о ней думалось так много? Ведь были и другие соседские девушки. Нет, именно Гудрид втемяшилась в голову. Только она! Чем же это объяснить?

Верно, глаза у нее не такие, как у других. Большие, красивые, как у оленихи. И шагает она не так, как все, на высоких деревянных башмаках: ее талия делается особенно гибкой, кажется, что она идет по узкому бревну, переброшенному через лесной ручей. И шея у нее особенная, такая белая, высокая, тонкая… Словом, она очень-очень отличается от своих сестер и подруг. Но сказать определенно, чем именно и что в ней необыкновенного, Кари не мог. А если бы смог, может быть, тогда меньше думал бы о ней…

А голос ее? Такой низкий, чуть с хрипотцой, словно немного простуженный. Ведь голос этот просто сводит с ума. Он слышится по ночам, когда тихо вокруг, и когда очень шумно — тоже слышится. Нет преграды для этого голоса!

И вот тут Кари замечает большую лодку, которая отчалила от крутого берега. Она шла прямо на него. Ему пришлось резко остановить свою лодчонку. И он очутился у правого борта новой, хорошо просмоленной лодки.

Кари узнал братьев Фроди. И еще какие-то молодые люди сидели в ней.

— Эй, Кари! — крикнул ему самый младший из братьев по прозвищу Медвежонок. — Что-то долго ты любезничал с этой Гудрид!

— Я? — невпопад спросил Кари, точно приходя в себя после сна.

На лодке дружно загоготали.

— Слушай, — продолжал Медвежонок, — как полагаешь, ты лишь один на этом свете?

Пара сильных рук прижала борт лодочки Кари к борту большой лодки. Этому Медвежонку шла семнадцатая зима. Был он задирист, как все братья Фроди. Лицо у него было довольно грубое, выдававшее его внутренний склад, его разбойничий нрав. Был он коренаст, невысок ростом и широк в плечах, прочно сбит. Поэтому и прилипло к нему прозвище Медвежонок.