Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

— Верно. Мне рассказывали про одного самонадеянного жителя севера. У него был корабль. И он поплыл на нем с двумя сыновьями. Ему говорили знающие дело люди: «Очень сильная течь в корабле». — «А на что же бадейка? — отвечал этот самонадеянный. — Нас трое, и мы выльем всю воду за борт». Сыновья были под стать отцу. Они сказали, что плюют на все, что ходили в море не раз, что море для них что соседняя комната. Такие это были люди.

Он замолчал. Осматривал со всех сторон лодку.

— А дальше? — спросила Гудрид.

— Что?..

— Что стряслось с тем человеком?

— Утонул, конечно. И он, и его сыновья. Не успевали они воду вычерпывать.

Она понюхала цветы, глубоко вздохнула. Все это не ускользнуло ни от его глаз, ни от его ушей. «Нет, — подумал он. — Гудрид существо особенное». И у него сперло дыхание от этой мысли. Он не посмел взглянуть на нее лишний раз.

Она протянула ему цветы:

— Понюхай, Кари.

Он стоял как истукан, не смея шевельнуться.

— Понюхай, какой нежный запах! Такой запах бывает только в эту пору. Потом он делается более острым, неприятно шибает в нос.

Кари походил на обиженного бычка. Глядел исподлобья на воду.

— Понюхай же, Кари…

Он с замиранием сердца наклонился чуть книзу, к ее руке. Вроде бы понюхал цветы. Но ему показалось, что аромат исходит от ее пальцев: они были тонкие, почти прозрачные и нежные, как облака в летний день.

— Гудрид, — промычал он, — ты когда приплываешь сюда за цветами?

Она расхохоталась. А он обмяк, слушая ее веселый смех.

— Кари, я приплыла…

— А когда же еще раз?

— Еще раз? — Гудрид снова прижала цветы к своей груди. — Не знаю. А что?

— Просто так. Хотел сказать тебе кое-что…

— Снова про лодку, что ли?

Она осмелела. Стала перед ним так, что он даже не мог отвести глаза в сторону.

— Зачем про лодку? — проговорил он.

— А про что?

У нее были золотистые волосы, словно бы они из солнечных лучей. Глаза — большие-большие. Он не мог еще раз не посмотреть на пальцы, державшие цветы: неужели они из плоти, как у всех?

Кари сказал, что у него на уме нечто важное. Что он желает открыть ей тайну. Что он мог бы хоть сейчас сказать об этом, тайном, да время поджимает, надо, дескать, торопиться…

— А куда ты торопишься, Кари?

— К скальду.

— Тейту?

— К нему.

— Не люблю его.

— Почему? — поразился Кари.

— Сама не знаю почему. Я боюсь мужчин, которые живут в лесу, у которых нет ни жены, ни детей.

Она подошла к лодке, чуть приподняла подол и уселась на узкую перекладину.

— Кари, ты подтолкнешь лодку?

Он ничего не ответил. Уперся ногами в песок, а руками в нос лодки. И легко спустил ее на воду.

— Надо просмолить, — сказал он громко.

Гудрид взмахнула веслами.

«Кажется, улыбнулась», — сказал он себе, стараясь не глядеть на лодку,

VI

Сколько он простоял столбом на берегу фиорда? Кари этого точно сказать не мог.

Когда же он, услышав какой-то треск за спиной, повернулся к чаще, увидел перед собой трех всадников. Были они одеты так, словно собирались на битву: в руках у каждого секира.

Кари от неожиданности опешил. А потом, хорошенько разглядев бородатые лица всадников и секиры, сказать по правде, оробел. Да, бородачи ничего хорошего не сулили.

— Кто ты? — спросил один из них.

— Я?

— А кто же еще? Не прикидывайся дурачком!

— Я — Кари, сын Гуннара.

— Которого? Того, что на хуторе у моря живет? Близ Безымянной скалы?

— Того самого.

Спрашивавший был рыж, лицо его было округло и походило на медную тарелку, на которой подают яблоки. Его товарищ, напяливший на голову некое подобие кожаного шлема, походил лицом на лося: вытянутые далеко вперед челюсти и приплюснутый нос. Лошадь третьего — совсем молодого щенка с дурацкими глазами — стояла поодаль.

— Послушай, — продолжал рыжий, — говорят, что ты и твой отец Гуннар вместе с соседями собираетесь на ловлю трески… Правда ли это?

— Правда, — сказал Кари, который никак не мог взять в толк, что же, собственно, происходит и чем вызван этот вопрос.

— Если так, — говорил рыжий, — если ты и впрямь собираешься на рыбную ловлю, если ты, сын Гуннара, полагаешь плыть со своим отцом… то не кажется ли тебе странным, что ты находишься здесь, на этой лужайке, а не там, где чинят снасти, конопатят бока кораблям и запасают ворвани на дорогу?

— Нет, не кажется.

— Это почему же?.. Почему ты так говоришь?

— Каждый говорит то, что думает.

Рыжий переглянулся со своими товарищами. Его, казалось, озадачили слова молодого человека — одинокого и безоружного.

— А по моему разумению, Кари, каждый думает, что ему в голову взбредет, но говорит — лишь трижды подумав.

— Так полагают многие…

Лось открыл рот, чтобы проворчать:

— Уж больно мы заболтались.

— Слышишь? — обратился рыжий к Кари.

— Каждый, кто не глух, слышит.

Рыжий удивился.

— Послушай, Кари, или как там тебя зовут!.. Разве ты ничего не смыслишь? Или прикидываешься простачком? Так знай: моя секира рубит от макушки до паха. Не так ли? — Рыжий с этим вопросом обратился к Лосю.

— Так! — поддакнули и Лось и юнец.

— На то и секира, чтобы она рубила, как полагается, — заметил Кари. Был он с виду очень спокоен. — Плох тот, кто, владея ею, не умеет ею пользоваться.

Лось рассмеялся: