Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

— Это верно, — соглашается Гуннар, — поле такое, что хуже не сыщешь. Но что делать? Прежде, чем сойти в могилу, надо перепробовать все. Мы с тобой в ответе перед нашими семьями. Опустишь руки — останешься голодным.

Откель вздыхает. Он глядит на Гуннара и думает: «Постарел Гуннар».

— Все хорошо, — говорит Гуннар, — пусть наша бедность идет рядом с нами. Но что делать, если ко всему вдобавок нам сопутствует и злоба, страшная злоба.

— Это скверно, Гуннар.

— Куда уж хуже! Ты, наверное, наслышан об этом Фроди?

Откель огляделся вокруг, точно опасался, что Фроди подслушает их. И сказал:

— Этот головорез, слышно, прицепился к твоему Кари. Чего ему надо? Из-за чего все это? Из-за девчонки?.. Этот Фроди под стать своему отцу. А отец под стать своему, который был настоящий разбойник. Он отхватил все лучшие земли, которые за Форелевым ручьем. Это был бешеный человек. Кровь приводила его в неистовство, и он мог проливать ее сколько угодно. Разумеется, чужую, не свою. Нет, с ним шутки всегда были плохи. Это — люди с разбойничьими повадками, и мне неприятно, что Кари связался с ним.

— Как это — «связался»? Разве Кари затеял?

— Гуннар, неважно, кто затеял. Важнее — что уже случилось. Неспроста же гарцует поблизости от нас Фроди со своими братьями… Об этом все уже толкуют…

— Что же толкуют?

— Твой Кари перешел дорогу этому Фроди.

Гуннар почувствовал солнце: оно по-настоящему пригрело затылок. Значит, тепло в достатке изливается на землю — пора и за работу…

— Да, пора, — спохватывается Откель, подымая с земли свою мотыгу. — Я был бы дурным соседом, Гуннар, если бы не сказал тебе: будь подальше от этих негодяев…

— Это зависит от меня?

— Скорее от Кари. Он же тебе — сын, а ты ему — отец. Прикажи ему: пусть забудет лужайку на берегу фиорда.

— И что же тогда?

— Тогда, Гуннар, Фроди пойдет другой дорогой. Может быть, на той, на другой дороге какой-нибудь разбойник свернет ему шею. А ты спасай Кари, спасай себя.

Гуннар сопел, смотрел на соседа исподлобья.

— Гуннар, в наше время надо быть осторожным. Надо первому уходить с дороги…

— С чьей дороги?

Откель даже опешил: как, неужели Гуннар не понимает, кому следует уходить с дороги? Не Фроди же!

Гуннар поднял голову кверху, увидел, что туман почти рассеялся под лучами солнца. Земля, даже в ее скромном наряде, и поле, даже с каменными зубьями, были красивы. Руки невольно тянулись к мотыге, а мотыга готова был вонзиться в сырую травянистую землю.

— Надо подумать, Откель, — сказал Гуннар и направился на свое поле, которое было как на ладони и почти с ладонь. А вскоре явился и Кари. С мотыгой в руках.

IX

Гудрид сказала Кари:

— Говорят, что за нами следят чьи-то глаза. — И указала пальцем на лес.

— Мало ли что говорят.

— Я бы на твоем месте все-таки поостереглась. Ведь просто так — ничего не бывает.

Кари посмотрел в темную чащу. Там что-то свистит, шипит, урчит, пиликает… Разные лесные голоса, словом… Если прислушиваться к каждому шороху — с ума можно сойти… Гудрид, которая всегда бывала весела и беззаботна на этой лужайке, нынче выглядит усталой, задумчивой. Может, с нею разговаривали этот Фроди или Эгиль? «За нами следят…» Откуда она это взяла?

— Вот что скажу тебе, Гудрид: может, просто так ничего и не бывает, но придавать значение каждому пустому слову тоже не дело. Так я полагаю. Скажу вот еще что: я угроз не боюсь. Хотя и задираться не в моем нраве. Откроюсь тебе: со мной уже кое-кто говорил и даже пытался припугнуть. Но я не из тех, у кого поджилки трясутся при встрече с каждым лесным обитателем.

— Это касается и людей?

— Люди — не лесные обитатели. Я имел в виду зверей. Люди — это особый разговор. Они опаснее любого зверя. Зверь от тебя бежит, а человек строит козни, ставит западни, призвав на помощь все свое хитроумие. Но должен сказать, что на всякое хитроумие есть и другое хитроумие, силе противостоит сила. Так что не все так просто. Если за нами следят, то, может, и я слежу за теми, кто следит за нами.

«Храбрится», — подумала было Гудрид, но чем дальше, тем больше убеждалась она в том, что Кари не бахвалится. Зачем ему говорить пустое? Вообще-то он не болтлив. Он не умеет морочить голову девушкам красивыми словами. Ведь мужская красота не в словах, но в поступках, не в пустопорожнем велеречии, но в действии. Раз Кари говорит, что не боится никого, значит, так оно и есть…

А Кари продолжал, распаляясь:

— Я знаю, кем меня пугают. Этим Фроди и этим Эгилем. Нашли богатырей! Я видел, как они бьются, и, говоря откровенно, о берсерках был лучшего мнения, они казались мне сильнее. Рычать, фырчать, сопеть и лаять всякий умеет. А вот я не заметил, чтобы мечи их по-настоящему разили. То было больше похоже на драку, чем на славный поединок. Нет, Гудрид, ты меня плохо знаешь. И отец меня плохо знает!

«Нет, Кари — не робкого десятка, — подумала Гудрид. — И говорит он от всей души». И она спросила:

— А к чему весь этот пыл, эти угрозы и заверения в том, что ты бесстрашен. К чему все это? И почему я должна все это выслушивать, почему должны следить за мной? Не знаю, чем я это заслужила?