Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

Он приветствовал кивком собравшихся военачальников. Были среди них ветераны, воевавшие под началом Гамилькара и его зятя Гасдрубала, павшего от руки подлого убийцы, были и молодые, но уже успевшие показать себя в различных военных действиях на иберийской земле. Верно, по возрасту военачальники были разные. Но это едва ли удивительно. Поразительно другое: какой только народ не был здесь! Вон там, в углу, — карфагенцы, курчавоголовые нумидийцы, прямо перед Ганнибалом — греки и италики, по правую от него сторону — иберы, в сторонке от них — карпетаны. Они представляют разноязычное и разноплеменное войско, где встретишь также илергетов, бастулов, ваккеев, волков, лигуров… Да всех и не перечесть!

— Надеюсь, все в добром здравии и прекрасном настроении, — начал Ганнибал по-эллински и тут же перешел на родной, финикийский: — Если спросить меня о том же — скажу: спал превосходно, здоров, как бык.

Он улыбнулся широкой улыбкой. Это была не царственная улыбка. Нет! Это была улыбка воина, победившего несметные полчища…

— Ганнибал, — сказал его младший брат Магон, смуглый, большеголовый молодой человек, обожавший красивые доспехи, оружие и всегда хорошо вооруженный, — по твоему виду я сразу решил, что тебе есть что сказать нам в это весеннее утро.

— Да, — ответил Ганнибал, — ты угадал. И я скажу нечто, когда все усядутся поудобнее, ибо разговор будет не из простых.

— Мы к этому уже привыкли, — заметил Магон, ища глазами подходящую скамью.

— К чему, Магон?

— К твоим непростым разговорам…

— Ничего не поделаешь, — сказал Ганнибал, — такое время. Римляне шуток не понимают.

Магон обратился к соседу, чтобы слышали все:

— Эти же слова произносят римляне, когда имеют в виду Карфаген.

Ганнибал помрачнел, насупил брови и глухо повторил:

— Такое время.

Зал, в котором происходила эта встреча, был прямоугольный, убранный очень просто, а сказать точнее, никак не убранный. Посредине стоял длинный, из конца в конец, грубо обструганный стол. По обе стороны стола — скамьи, какие можно найти в любом крестьянском доме: плоское бревно на четырех слоновьих ногах. Окна были большие сравнительно с васконскими или галльскими. И, словно из другого мира, — прекрасные финикийские цветные стекла. Эти стекла и были главным украшением зала. Пожалуй, никаких украшений больше и не требовалось. Это римляне покрыли бы стены всяческими росписями и барельефами, разукрасили бы белым и черным мрамором. Нет, здесь ничего более не требовалось: дерево и цветное стекло — что может быть скромнее и прекраснее?!

Однако наилучшее украшение — военачальники, собравшиеся здесь: принадлежа различным народам и племенам, они самим видом своим и одеяниями являли чудесную пестроту, которая соперничала с разноцветьем оконных стекол.

В сущности, Ганнибал нынче утром собрал военный совет, хотя избегал этого определения. Просто желал поделиться своими мыслями. Он не будет спрашивать совета. Сейчас никакого совета не требуется. Итак…

Ганнибал уселся в голове стола. Скамья под ним была тоже грубая, тяжелая, словно на ней собирались рубить воловьи туши.

— Великие начальники нашего объединенного войска, — начал Ганнибал снова по-эллински, — мы живем с вами в прекрасном Новом Карфагене, мы вкушаем сладость жизни… — Он уперся взглядом в бронзовое красивое лицо нумидийца Нараваса, чья склонность к наслаждениям была притчей во языцех. — Да, вкушая сладость… В конце концов, в этом нет ничего дурного: человек рожден именно для этого. Я бы сказал так: заурядный человек, но не воин. — Ганнибал заговорил громче: — До моих ушей дошли неприятные слухи. Солдаты спрашивают: долго ли будет продолжаться праздное безделье в Новом Карфагене?

— Верно, — подхватил галл Бирикс, — такое и мне доводилось слышать.

— Не удивительно, — продолжал Ганнибал, не отводя глаз от Нараваса, — что ведутся подобные разговоры в войске, где собраны воины, а не женщины. Воин не для того занимает свое место в боевом строю, чтобы дохнуть от безделья, но чтобы готовиться к походам или жить в походах. Не так ли?

Этот вопрос обращен к ливийцу Матосу — пожилому, опытнейшему начальнику всадников.

— Так, — коротко сказал Матос. Он произнес это короткое слово потому, что думал только так, а не иначе. Он ходил в сицилийские походы еще с Гамилькаром, затем — с Гасдрубалом в Нумидию и с Ганнибалом немало прошагал по испанской земле.

Ганнибал улыбнулся словно бы через силу:

— Все это, то есть то, о чем мы с вами говорим, настолько очевидно, что нет здесь места ни для споров, ни для пустых разговоров. Иначе мы превратимся в болтунов, а этого, я надеюсь, никому не хочется.

По залу пронесся шумок, подтверждавший то, что сказано Ганнибалом.

Он наконец отвел взгляд от Нараваса и уперся им в стол, точнее, в свои кулаки на столе. Голос у него стал глуше, слабее оттого, что он больше заботился о мысли, нежели о красоте речи.