Викинг. Страсти по Владимиру Святому

– Я Ярополкова сына ношу!

Добрыня вдруг схватил женщину за волосы, откинул ее голову назад, зашипел в лицо:

– А вот об этом забудь! Это Владимиров сын, а не Ярополка! Запомнила?

Та испугалась взрыва ярости княжьего дяди, как только отпустил, отскочила к стене подальше от его цепких пальцев:

– Я князю пожалуюсь!

Добрыня устало опустился на лавку, вздохнул:

– Послушай меня. Если хочешь жить здесь на княжьем дворе и зваться княгиней, то не перечь и не вздумай назвать дите, сын то или дочь, Ярополковым. Всем скажешь, что от Владимира понесла.

– Но у Владимира уже есть сын, значит, мой вторым получится?

– Четвертым.

– Что?! Откуда у него столько?!

В ответ услышала смех Добрыни:

– Сколько их вообще, знают только боги, но у Алохии сын, и у Рогнеды двое.

– Рогнеда не княгиня!

– Но сыновья-то Владимировы… Послушай мой совет: будь покорна и не вздумай упоминать имя Ярополка ни при князе, ни при мне, ни вообще. Запомнила?

– А иначе что?

Добрыня только развел руками.

Наталья проплакала после того всю ночь, а утром объявила, что ждет дитя от нового князя. Даже знавшие, что это не так, ее не осудили, лучше быть не первым сыном нынешнего князя, чем единственным убитого, к тому же сбежавшего из города.

Добрыня, услышав такое решение Натальи, только одобрительно хмыкнул, Владимир, кажется, не обратил никакого внимания.

Добрыня дал Наталье дельный совет для сохранения положения княгини, но не жены князя Владимира. Тот терпеть не мог покорных, а уж заискивающе улыбающихся особенно. Он вообще перестал появляться в покоях нежеланной жены, девушек и женщин и без нее хватало. Объяснил просто: чтобы не навредить драгоценному плоду.

Сам Владимир все чаще вспоминал строптивую полочанку, которая, даже будучи взятой насильно, не подчинилась. Конечно, после гибели всех ее родных и разорения Полоцка клинок к горлу не приставлял, но их сынишка был в это время в соседней опочивальне под присмотром Ингрид, и Рогнеда об этом знала. Для нее сын оказался дороже собственной жизни. Сопротивлялась, билась, как птица в силках, голову отворачивала… Каждый раз насиловал снова и снова, каждый раз близость как поединок, в котором он побеждал, потому что в конце концов прекрасное тело Рогнеды против ее воли отвечало. Это и было самым восхитительным – когда она против воли рвалась навстречу, стонала и билась уже совсем иначе. Такого не бывало ни с кем, все остальные женщины либо послушны, либо противились до конца, не откликаясь.

Рогнеда… Рыжая зеленоглазая полочанка… Как она там?

– Мне нужна Рогнеда!

– Что?! Зачем тебе дочь Рогволода?

– Не произноси при мне этого имени. Она живет в Новгороде?

– Ты же туда отправил ее.

Добрыне вовсе не хотелось обсуждать с племянником этот вопрос. Живет и живет, к чему вмешиваться?

– Я спросил, как она живет.

– Хорошо. Не трогай ты их с Алохией. Девок здесь мало?

– У меня там два сына! – напомнил Владимир.

– Три, – спокойно отозвался дядя.

– Как три? Один у Алохии, второй у Рогнеды. Откуда еще?

– У Рогнеды двое, – Добрыня спокойно продолжил потягивать вино из большого кубка.

– У Рогнеды двое сыновей?! Когда она второго родила?

– Через девять месяцев после того, как ты ее в Полоцке снова взял. Твой сын, на тебя, говорят, похож, как и первый.

– Почему ты мне не сказал?!

– У тебя другие заботы были. Владимир, оставь их в покое.

Добрыне хотелось напомнить об их планах по поводу Древлянской земли, но князь был настойчив:

– Пусть приедет вместе с детьми!

– А Алохия тоже?

– Алохия? Нет, Алохия с Вышеславом пусть останутся в Новгороде. Должен же быть у них князь!

Добрыня только вздохнул. Племянник вышел из-под контроля, он не просто стал своенравным и строптивым, но больше не советовался с дядей, предпочитая поступать по-своему.

И часто это «по-своему» оказывалось разумней дядиных советов. Добрыня ко всему подходил, как привык, мечта о величии своего племени древлян заслоняла все остальное, а Владимир вдруг оказался словно выше на голову, этот голубоглазый мальчишка смотрел и видел дальше. К счастью, у Добрыни хватало ума это признать, половину своей цели он уже достиг – посадил Владимира на киевский престол, вторую – возвышение племени древлян над остальными – тому еще предстояло выполнить. Но что-то подсказывало дяде, что племянник вовсе не собирался этого делать!

И вот тут у мудрого Добрыни начинались страдания.

Будучи рожденным далеко от древлянского племени, воспитанным в Новгороде и повзрослев среди варягов, Владимир словно не чувствовал груза ни одного из племен, князь был над ними всеми и всех воспринимал одинаково. Даже киевлян, чьим князем считался прежде всего, не выделял. А о подвластной земле говорил просто: «Русь».

И в этом было что-то, поднимавшее Владимира над его дядей, делавшее сильней и мудрей наставника.