Викинги. Ирландская сага

Харальд шагнул к нему, и тон его голоса очень походил на отцовский, разве что чуть повыше тембром, когда он, словно кинжал, вперил в него обвиняющий перст:

— Не смей называть меня дураком.

Рука Торгрима метнулась вперед, словно нанося колющий удар в битве, и его открытая ладонь хлестнула Харальда по щеке. Молодого человека отбросило в сторону, он согнулся едва ли не пополам, но не дрогнул. Пощечина не заставила его отступить. Он выпрямился, и в сгущающихся сумерках Торгрим разглядел ярко-красный отпечаток на лице сына там, куда пришелся удар.

— Не смей называть меня дураком, — с вызовом повторил Харальд.

Рука Торгрима вновь метнулась вперед, но на этот раз Харальд был готов ко встрече. Его ладонь двигалась столь стремительно, что Торгрим даже не успел разглядеть ее. Железные пальцы сына перехватили запястье Торгрима, и они застыли друг напротив друга. Лица их разделяли несколько дюймов, они неотрывно глядели в глаза друг другу, напрягая мышцы так, что оба, и взрослый мужчина, и юноша, дрожали от напряжения.

Торгрим видел ярость в глазах Харальда, чего никогда не замечал там ранее, и в груди отца разразилась буря эмоций: гнев, жалость, страх. Вот только ничего этого в глазах Харальда не было. Там клокотала чистая, незамутненная животная ярость.

Казалось, они простояли так целую вечность, стремясь одолеть друг друга. Торгрим чувствовал, как заныла, грозя вновь открыться, рана в боку. Он ожидал, что рука сына согнется под его напором, как только он применит всю свою силу, но этого не случилось, и Торгрим впервые понял, что сын, оказывается, силен по-настоящему. Выходит, недаром его прозвали Харальд Крепкая Рука…

И тогда Харальд, вне себя от гнева, отвел левую руку назад, готовясь нанести апперкот. Торгрим уловил этот миг, когда внимание сына рассеялось, и понял, что, победил. Он действовал инстинктивно, тело отреагировало само, без вмешательства разума; он даже не отдавал себе отчета в том, что делает. Он согнул руку в запястье, разрывая захват Харальда и, продолжая движение, нанес сыну сокрушительный удар в висок.

На этот раз тот покачнулся, отступил сначала на два, а потом и на три шага, прижав ладонь к лицу. Торгрим уронил руки вдоль тела. Сейчас он испытывал лишь жалость и чувство вины. «Как же мы дошли до такого, мальчик мой?»

— Клянусь Тором и Одином, сынок, мне очень жаль, — сказал он.

Руки его так и остались висеть вдоль тела. Он надеялся, что Харальд ударит его в ответ, хотя и понимал, что не может рассчитывать на столь легкое искупление.

Харальд не тронул его и пальцем. Он тоже уронил руки вдоль тела, отвел взгляд от лица Торгрима, развернулся и зашагал прочь, обратно к дороге. АТоргрим стоял и смотрел ему вслед. Он хотел сказать что-нибудь, окликнуть сына, но язык у него словно прирос к гортани. Он надеялся, что Харальд одумается и вернется, но понимал, что надежда эта тщетна. Так оно и случилось.

Торгрим повернулся к реке, подставляя лицо соленому морскому ветру, и заплакал.

Глава двадцать третья

Нет мне нынче покоя:

Опять побывала со мною,

Ночью мне угрожала

Кровавая Сив покрывала…

Сага о Гисли

Старри Бессмертный позволил тяжелому точильному камню медленно остановиться и поднес к глазам лезвие меча, которое только что затачивал. Оно было безупречным, острым настолько, насколько это вообще возможно именно для этого клинка. Правда, примерно посередине лезвия имелся маленький дефект, но его нельзя было выровнять, не испортив меч целиком. Старри не стал говорить об этом Йокулу.

Он накрепко усвоил, что работу Иокула критиковать нельзя, после того, как в ответ на случайное замечание о балансировке одного из мечей кузнец разразился шумной двадцатиминутной тирадой. Всякий раз, когда ему казалось, что Йокул выдыхается, тот разражался новой обличительной речью, подобно пожару, который никак не погаснет. Если бы кузнец попробовал пустить в ход кулаки, это ничуть не обеспокоило бы Старри, но вот терпеть разглагольствования Йокула он просто больше не мог.

Берсерк отложил клинок в сторону. Все, точить больше нечего. Но это было и хорошо, поскольку ему надоело затачивать чужие лезвия, по крайней мере, сейчас. Хотя, говоря по правде, ему нравилось это занятие. Оно было прелюдией к сражению. И даже если никакого боя в ближайшее время не предвиделось, расположение его духа неизменно улучшалось, словно в предвкушении битвы. В отличие от многих других мужчин, Старри не часто бывал с женщинами, но понимал, что вещи, которые совершаются перед финальным актом, должны до предела усилить наслаждение, получаемое впоследствии.

Аналогичным образом обстояли дела и с ритуалом перед боем. Но, как и с женщиной, рано или поздно подготовительные мероприятия прискучивали и вызывали одно лишь разочарование.