Викинги. Потомки Одина и Тора

Для большинства скандинавов ни одно из этих событий не было доказательством того, что старые времена уходят и им на смену является нечто новое. Люди продолжали заниматься своими делами: ровно так, как они занимались этим и в легендарном VI в., и в сияющий полдень викингской эпохи. Земли обрабатывали с таким же старанием и любовью. На равнинах Дании, в норвежских высокогорных долинах и на расчищенных от леса полях в Швеции год от года наливались колосья и вырастала свежая густая трава. Повсюду – от Аландских островов до западной оконечности Гренландского архипелага, включая и Скандинавский полуостров, – люди выгоняли овец на горные пастбища – сетеры и хейди – и возвращались домой, когда начинались первые осенние заморозки. На севере норвежцы и шведы соперничали за пастбища с пестро одетыми номадами и их кочующими стадами; в Исландии бонды осваивали все большие территории, и зеленая трава покрывала прежние пустоши. Исландцам и гренландцам приходилось тщательно отбирать животных, которые могли пережить зиму, – остальную скотину резали в сентябре. Нам их домашний скот показался бы очень мелким: жилистые овцы, пятнистые неуклюжие коровы и быки. Они давали меньше молока и мяса, но зато хозяин без труда перевозил их с места на место, если отправлялся в долгое странствие или решал переселиться в новые земли. Коней, как правило, осенью не убивали: эти мудрые животные умели находить себе пищу и погибали лишь в самые суровые зимы[190]. За два с половиной столетия, с 750 г. по 1100 г. в жизни тех, кто был связан с землей, мало что изменилось – бонды не признавали всяческих новшеств. Властители приходили и уходили: некоторые правили хорошо, другие – не очень; если требовалось, человек мог взять оружие и сражаться за них или против них – смотря по обстоятельствам. Норвежские бонды, изгнавшие, а потом убившие конунга Олава, с радостью признали его святым. Английские кэрлы, в том числе обитатели Данело, шли за королем Эдуардом, как прежде шли за Кнутом. Даны в Дании повиновались Хардакнуту, потом норвежскому Магнусу, потом Свейну Эстридсену или Харальду Суровому. Конечно, в жизнь вошла новая религия, а вскоре после того мудрые люди записали законы, несомненно очень важные, в особенности для конунгов, ярлов и епископов, но едва ли настолько принципиальные для скотовода, косившего свой луг где-нибудь в Гудбрансдале или Боргарфьорде, для рыбака, тащившего свои сети у Лофотенских островов или у берегов Ютландии, и охотника, замерзшими пальцами сжимавшего гарпун или расставлявшего силки в диких краях – будь то воды Ботнического залива или побережья моря Баффина. Торговцы по-прежнему везли товар морем через Балтику, Зунд и Каттегат и на ночь ложились в дрейф в шхерах западной Норвегии либо направляли свои груженые корабли на юг и юго-запад – к берегам Фризии, Франции или Британских островов. Перекупщики навьючивали доставленное добро на лошадей и отправлялись в долгий путь по фьордам и горным тропам. Ремесленники странствовали по городам, усадьбам, хуторам и деревням, продавая или обменивая свои изделия: котлы, светильники, фибулы предназначались для женщин; инструменты, оружие, кубки – для мужчин. Рынок сбыта постепенно расширялся.

В городах внешне тоже немногое изменилось. Бирка медленно умирала, Хедебю был разрушен, но если бы средневековый Рип ван Винкль, перенесшийся из IX в XI в., оказался на узких улицах Сигтуны, Нидароса или Шлезвига, среди лошадей и повозок, в толпе глазеющих по сторонам женщин и болтающих мужчин, вряд ли он чувствовал бы себя таким уж чужим. Нечто родное почудилось бы и в том, как на пристани переносят доставленный груз с корабля в повозку, и в том, как стучит молоток корабела. Конечно, мужчины, подражая жителям Сёркланда, стали носить длинные широкие штаны и многие женщины предпочитали льняные юбки привычным шерстяным, но дома и корабли строились как раньше; повозки, сани и животные, которых в них запрягали, внешне ничуть не изменились, и все той же формы седла надевали на все тех же по виду коней, и такими же были уздечки и шпоры. А если заглянуть в открытые двери дома, мы увидели бы там те же ткацкий станок и гончарный круг, вертелы и котлы, посуду и ложки, тех же сварливых женщин, спорящих со своими мужьями, тех же детей. Такие же собаки-дворняги крутились бы поблизости. Если бы наш пришелец из прошлого был религиозным человеком, он, наверное, заметил бы некоторые перемены – и опечалился. Будь он шведом, он, очевидно, подивился бы тому, что норвежцы теперь правят данами. А будь он мудрым шведом, он подумал бы, что это ненадолго.