Викинги. Заклятие волхвов

Правда, отец, вернувшись домой, встретил юную Сельгу и навеки прикипел к ее синим глазам. А он возвращается к родичам с обожженным сердцем, золотоволосая Сангриль остается в нем вечной занозой. Но кто знает, с каким сердцем возвращался домой отец. Теперь не спросишь…

Повторяется? Или боги нарочно отмеряют близким родичам одинаковую судьбу? Или – просто выбор не велик?

Вот и прядет старая богиня Мокошь одну и ту же пряжу судьбы от отца к сыну, и дальше – из поколения в поколение. Чтоб не путаться, значит, какому родовичу какая судьба положена.

Конечно от отца из того, раннего детства мало что осталось, вспоминал он. Это даже воспоминаниями не назовешь: сильные, жесткие руки, подбрасывающие его под закопченный потолок избы, так что дух захватывало от счастья… Теплые карие глаза, щекочущая борода, раскатистый голос, который мог и журчать, и греметь… И еще отчетливо помнился вечер, когда он уснул, проснулся, и увидел, как в избе мельтешат встревоженные родичи. Гудят басовитыми голосами, как разбуженное дупло лесных пчел. Он, помнится, выбрался из постели, нерешительно вскарабкался к матери на колени, и его, что было удивительно, не погнали назад. Так и сидел. Мама дрожащей, нетвердой рукой приглаживала его волосы, все время повторяла, мол, горе у нас, Любенюшка, горе, сынок, нет больше нашего папки, ушел он от нас… А маленький Любеня сердился на нее и брыкал ногами. Что папка уходил с ратниками – он и без нее знал. К чему говорить одно и то же? Сказала бы лучше, когда он вернется, когда снова будет играть с ним в чурочки – вот что было ему интересно!

Ничего еще не понимал тогда, совсем малый был…

Не понимал. Не помнил…

А так ли на самом деле? Если вдуматься, чем старше он становился, чем длиннее разматывались за плечами лета, и зимы, и даль дорог, тем больше вспоминал далекого, почти неведомого отца. Вспоминал, думал о нем, и словно бы чувствовал его незримое присутствие где-то рядом. Вот здесь, сейчас, на родовых землях – особенно явно почувствовал!

И то сказать – самый близкий из длинной вереницы умерших предков, что обитают теперь на ветвях Мирового Древа в светлой прохладе Ирия. Отец да могучий волхв Ратень – вот его самые родные духи, они помогают и поддерживают в первую очередь, как старшие – младшего.

Именно здесь, у истоков Лаги, в местах его детства и первого, неосознанного взросления, он окончательно понял, почему так и не стал свеоном, хотя временами ощущал себя им целиком и полностью.

Не стал, потому что не мог им стать. Кровь не обманешь! Можно сколько угодно жить чужой жизнью, и думать, что это твое, что иного тебе не дано судьбой, но рано или поздно кровь сама заговорит в полный голос. Она, родовая сварожичева кровь – навсегда…

* * *

Занятый мыслями, углубившись в воспоминания, Любеня не успел заметить, как кто-то подкрался к нему совсем близко. В последний момент засек мимолетное движение в кустах, уловил за нескончаемыми лесными шорохами и шепотами осторожный скрип натягиваемой тетивы.

Длинная стрела упруго порхнула в воздухе, а Любеня уже отпрыгнул в сторону, откатился под прикрытие толстых вековых елей. Выучка бойца Миствельда не подвела и на этот раз.

Впрочем, целились все-таки не в него, запоздало понял он, осторожно выглядывая из-за шершавого ствола с пахучими, матово-желтыми подтеками древесной смолы. Стрела воткнулась в дерево шагов за десять перед тем местом, где он только что шел. Так промахнуться невозможно, только нарочно – предупредить.

Дозорные родичей? А с каких это пор родичи стали выставлять дозоры на лесных тропах? Не было такого раньше, не помнит он.

На всякий случай Любеня выжидал, стоя на одном колене под прикрытием сосен и перекинув щит со спины на руку. Вторая рука привычно скользила по эфесу меча, но он пока не хотел обнажать клинок.

В кустах впереди тоже выжидающе молчали и не шевелились.

– Эй, кто там есть? – окликнул Любеня на языке поличей.

Сам удивился, насколько мягко, непривычно прозвучали эти слова после четкого, жестковато-выразительного говора свеонов.

В кустах наметилось некое оживление. Верхушки веток качнулись, прошелестело что-то, но потом все снова затихло.

– Эй, вы?! – снова окликнул Любеня. – Меня не бойтесь, я – один, я – с миром…

– А ты точно один? – спросил из кустов девичий голос.

Любеня невольно улыбнулся в ответ, настолько звонкий голосок оказался. Как веселые, переливающиеся колокольчики, в которые кузнецы для лучшего звука добавляют сплавы из меди и серебра…

– Точнее не бывает, – подтвердил Любеня. – Совсем один.

– Поклянись! – спросили из кустов.

Любеня помедлил, припоминая, потом почти без запинки произнес древнюю клятву родичей, где они перед лицом Сырой Матери-земли, перед глазами Высокого Отца-Неба, клялись и огнем, и водой, и железом, и хлебом, что все сказанное – сказали по правде, не кривя духом, не тая умысла.

В кустах опять замолчали, только на этот раз удивленно, почувствовал Любеня.

– А ты чей будешь-то, воин? Какого рода? – спросил голосок-колокольчик.

– Полич я.

– Полич? Что-то я тебя не припомню, дядька!