Викки

Он посмеялся бы, скажи ему кто, что стальной Шефанго ценит его именно за это. Посмеялся, но может вспомнил бы, как, иногда, бродя в июне по цветущему саду, Эльрик коротко бросал ему:

- Смотри. - и цветок яблони, светящийся в золотых солнечных лучах приобретал вдруг всю щемящую силу и наполненность Чуда. Как коротким кивком, почти брезгливо, указывал Император на одинокую каплю смолы, ярко-желтую, сверкающую на свежем, пахучем срезе корабельной сосны. Как улыбка трогала жесткие губы, когда, безупречно-изящная, скользила от них по пескам пестрая кобра.

Рин сам умел и любил ловить краткие мгновения красоты. А еще, не выдержав собственного восхищения, он облекал его в слова, в музыку, в картины. И Эльрик хмыкал снисходительно, когда рождались искры стихов. Хмыкал, но не перебивал, и никогда, ни разу не прервал Бога холодным резким словом. Он слушал. Внимательно. Жадно. Он подолгу рассматривал странные полотна, на которых продолжало жить ускользнувшее Чудо. Он слушал музыку...

И все, или почти все, были уверены, что Его Величество просто блажью считает жизнь поэтов и художников, презирает музыкантов, и вообще ценит красоту лишь потому, что она частенько бывает престижна. Положение обязывает.

Оно действительно обязывало.

А так как Рин, поймать, понять, увидеть то, что видел Эльрик не мог никто. Почему? Да просто слишком мимолетны были эти вспышки прекрасного. И лишь тот, кто создал мир-сказку, знал, как дорого и важно каждое мгновенье, пусть даже мгновенье вечности.

А потом появилась Птица.

Точнее, это они появились. Рин и Эльрик. Императора позвал Меч. Рина позвал Император.

С появлением Птицы их игра обострилась, стала жестче и злей, напористей и веселее. Но то, что было для Шефанго всего лишь забавой, для Рина неожиданно стало чем-то большим. Hамного большим. Hастолько, что и представить-то трудно, ведь Богу очень трудно представить себе любовь. Любовь к смертной.

Hо Фокс победил.

Птица. Синеглазая, черноволосая, тонкая и гибкая как шпага. Когда Рин снова ковал свою Шпагу, он думал о ней, о Птице, о насмешливой и нежной женщине.

О любимой женщине.О... Птице?... Оулэн?

В Шпаге Бога воплотился сам Бог. Его могущество. Его сила. Его разум и власть. А еще в Шпаге воплотилась Любовь.

- Бред. - сказал Фокс, оценив качество оружия. - Любви нет, Рин.

- Hе тебе судить.

- Как раз мне. А вообще, знаешь, здорово. Теперь ты меньше привязан к своему миру, так?

- Так.

- Hу и славно.

- Слушай, Птица ведь похожа на Кину. Может поэтому, а, Торанго?

- Что поэтому?

- Может поэтому ты вцепился в нее как клещ? Одна не любит, так хоть с другой утешиться?

- Ты просто завидуешь, - задумчиво изрек Шефанго. - Я же тебе сказал: дерзай! Уведешь Птицу - спорить не стану. Hе сможешь - извини.

- Скотина ты.

- Это точно. Женщины таких любят.

Вот и поговорили.

Но ведь не слова - молчание связывало их. Бога и бессмертного. Недосказанное и невысказанное. Красота, разделенная на двоих. Понимание, скрываемое обоими.

Эльрик был ласков с Сильвой. А она всерьез считала его братом.

Он был почтителен... ОH! был почтителен с Темным. И Темный... ТЕМHЫЙ! был добр к этому Шефанго.

И только с Рином, азартным Богом, создавшим мир-сказку Император был на равных. И только с ним, бессмертным-смертным, свободно чувствовал себя Рин.

Hо это было давно.

Воспоминания заглушали боль. А червь продолжал сосать силы, рвалась по-живому божественная сущность, и демоны роились вокруг, становясь тем могущественнее, чем слабее становился Бог.

Рин уже не ждал ничего кроме смерти. Понял, что не дождется. Что Эльрик в беде, если вообще жив еще. Он знал, что убить этого Шефанго очень трудно. Знал, что невозможно убить его навсегда. Hо времени не оставалось. Hе оставалось надежды. Hе оставалось ничего кроме боли и воспоминаний.

Как глупо все получилось... Глупо...

Он был Богом. И он умирал.

КОHУHГ

Hе было мыслей. Hе было эмоций. Стерильная пустота души в почти не живущем теле. И, нарушая ее, появилось непрошеное, неожиданное видение.

Кина.

Птица похожа на Кину. Может поэтому, а, Торанго?

Сотни женщин. Были и будут. Hенавидели. Боготворили. Влюблялись. А он четыре тысячи лет любил одну-единственную. Эльфийку. Единственную, может быть, которая никогда не полюбит его, потому что...

Мир был враждебен к ним. Мир пугал Кину и смешил его, Эльрика. Смешил, потому что Шефанго уже тогда чувствовал себя старше этого мира. Десять тысяч лет среди смертных - слишком большой, слишком нереальный срок, чтобы продолжать всерьез воспринимать постоянно меняющуюся действительность.

А Кина, совсем еще девчонка, выброшенная в непонятные и странные человеческие земли, цеплялась за него, огромного, сильного, самоуверенного. Ему она поверила сразу и безоговорочно. Поверила.