Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 1 (худ. Клименко)

Эту необычную сцену все присутствующие приняли как трогательный семейный праздник. Кардинал вел себя как отец французских принцев: оба принца выросли под его крылом. Никто не счел щедрости первого министра гордостью или даже дерзостью, как нашли бы в наше время.

Придворные только завидовали… Король отвернулся.

— Никогда еще не было у меня таких денег, — весело сказал Филипп, проходя со своим любимцем к выходу, чтобы уехать! — Никогда! Какие они тяжелые, эти сто пятьдесят тысяч ливров!

— Но почему господин кардинал подарил вдруг герцогу столько денег? — шепотом спросил принц Конде у графа де Ла Фер. — Верно, он очень болен?

— Да, ваше высочество, болен. У него, как вы могли заметить, скверный вид.

— Но ведь он умрет от этого! Сто пятьдесят тысяч ливров! Непостижимо! Скажите, граф, почему он их подарил? Найдите причину.

— Прошу ваше высочество не спешить с выводами. Вот герцог Анжуйский идет к нам вместе с шевалье де Лорреном. Послушайте, о чем они говорят.

Шевалье говорил герцогу вполголоса:

— Неестественно, что кардинал подарил столько денег вашему высочеству… Осторожнее, ваше высочество, не растеряйте… Чего же хочет от вас кардинал?

— Слышите? — сказал Атос на ухо принцу. — Вот ответ на ваш вопрос.

— Скажите же, ваше высочество, — нетерпеливо спрашивал де Лоррен, стараясь угадать по тяжести денег, оттягивающих его карман, какая сумма досталась на его долю.

— Это свадебный подарок, любезный шевалье!

— Как?

— Да, я женюсь, — продолжал герцог Анжуйский, не замечая, что он в эту минуту проходил мимо принца и Атоса, которые низко поклонились ему.

Де Лоррен бросил на молодого герцога такой странный и полный ненависти взгляд, что граф де Ла Фер вздрогнул.

— Вы женитесь? Вы! — повторил де Лоррен. — Это невозможно! Неужели вы решитесь на такую глупость?

— Не я решаюсь на эту глупость, а меня принуждают к ней, — отвечал герцог Анжуйский. — Но пойдем скорей, повеселимся на эти деньги.

Провожаемый поклонами придворных, он вышел со своим приятелем, радостно улыбаясь.

— Так вот в чем секрет! — тихо сказал принц Атосу. — Он женится на сестре Карла Второго?

— По-видимому, да.

Принц Конде задумался на минуту, глаза его блеснули.

— Вот оно что, — медленно произнес он, словно разговаривая с самим собою, — значит, шпаги долго еще не будут выниматься из ножен!..

И он вздохнул.

Один Атос слышал этот вздох и угадал все, что он в себе таил: подавленные честолюбивые стремления, разрушенные мечты, обманутые надежды…

Принц вскоре стал прощаться. Король тоже собрался уходить. Атос сделал Раулю знак, подтверждавший его прежнее приглашение.

Мало-помалу спальня опустела. Мазарини остался один, терзаемый своими страданиями, которых уже не скрывал.

— Бернуин! — произнес он слабым голосом.

— Что угодно, монсеньор?

— Позвать Гено!.. Поскорее!.. Мне кажется, я умираю, — сказал кардинал.

Испуганный Бернуин побежал в переднюю, отдал приказ, и верховой, поскакавший за доктором, обогнал карету короля Людовика XIV на улице Сент-Оноре.

XLIII. Гено

Приказание кардинала было спешное, и Гено не заставил себя ждать.

Он нашел больного в постели, с посиневшим лицом, распухшими ногами, с судорогами в желудке. У кардинала был жестокий приступ подагры. Он мучился ужасно и проявлял нетерпение, как человек, не привыкший к страданиям. Увидев Гено, он воскликнул:

— Ну, теперь я спасен!

Гено был человек очень ученый и очень осторожный, который не нуждался в критике Буало, чтобы заслужить подобную репутацию. Когда он встречался с болезнью, закрадись она хоть в тело самого короля, он обращался с больным без всякой пощады. Он не сказал, таким образом, Мазарини, как ждал министр: «Врач пришел, прощай болезнь». Напротив, осмотрев больного с весьма мрачным видом, он воскликнул только:

— О!

— В чем дело, Гено? И что за лицо у вас?

— У меня такое лицо, какое должно быть, чтобы лечить ваш недуг. У вас очень серьезная болезнь, монсеньор.

— Подагра… О да, подагра.

— С осложнением, монсеньор.

Мазарини приподнялся на локте и спросил с беспокойством:

— Неужели я болен опаснее, чем думаю?

— Господин кардинал, — ответил Гено, садясь у постели, — вы много потрудились в своей жизни; вы много страдали.

— Но я еще, кажется, не стар. Подумайте, мне только пятьдесят два года.

— О, господин кардинал, вам гораздо больше!.. Сколько лет продолжалась Фронда?

— Зачем вы спрашиваете об этом?

— Из медицинских соображений.

— Да почти десять лет.

— Хорошо. Считайте каждый год Фронды за три года… Выходит тридцать лет, лишних двадцать. Двадцать и пятьдесят два — семьдесят два года. Стало быть, вам семьдесят два года, а это уже старость.

Говоря это, он щупал пульс больного. Пульс показался ему таким плохим, что он тотчас прибавил, несмотря на возражения Мазарини:

— Если считать каждый год Фронды за четыре года, то вам будет восемьдесят два.

Мазарини, побледнев, спросил еле слышным голосом:

— Вы говорите серьезно?

— Да, к сожалению, — отвечал медик.

Кардинал дышал так тяжело, что даже неумолимый доктор сжалился бы над ним.

— Болезни бывают разные, — промолвил Мазарини. — С некоторыми можно справиться.