Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 1 (худ. Клименко)

— И что же? Хотя это сущая правда, однако, любезный друг, я ворочусь домой, обласканный Монком, который называет меня беспрестанно «любезным капитаном», хотя я ему вовсе не любезен и не капитан, любимый королем, который уже забыл мое имя; я человек, проклинаемый солдатами, которых я соблазнил обещаниями крупной награды, осуждаемый славным Планше, у которого я взял часть его состояния.

— Как так? При чем тут Планше?

— А вот при чем. Монк воображает, что он призвал этого разодетого, улыбающегося, обожаемого короля; вы воображаете, что поддержали его; я думаю, что доставил ему победу; народу кажется, что он отвоевал его; сам он воображает, что достиг цели переговорами. Все это неправда: Карл Второй, король Англии, Шотландии и Ирландии, восстановлен французским лавочником по имени Планше, живущим на Ломбардской улице. Вот что значит величие! Суета сует! — как говорит Писание.

Атос невольно улыбнулся.

— Любезный д’Артаньян, — сказал он, дружески пожимая руку мушкетера, — неужели вы перестали быть философом? Неужели вас не утешает мысль, что вы спасли мне жизнь, подоспев так счастливо с Монком, когда эти окаянные приверженцы парламента хотели сжечь меня живьем?

— Вы отчасти сами заслужили такое наказание, дорогой граф.

— За что? За спасение миллиона, принадлежавшего его величеству королю Карлу?

— Какого миллиона?

— Да, ведь вы ничего не знаете о нем, друг мой! Но не сердитесь на меня; это была не моя тайна. Слово «Remember!», которое сказал Карл Первый на эшафоте…

— И которое значит помни!..

— Именно так. Слово это значило: «Помните, что в ньюкаслских погребах спрятан миллион и что это золото принадлежит моему сыну».

— А, теперь понимаю!.. Понимаю также — и это всего хуже, — что каждый раз, как Карл Второй вспоминает обо мне, он говорит самому себе: «Этот человек чуть не заставил меня потерять корону. К счастью, я был великодушен, благороден, полон присутствия духа». Вот что думает обо мне и о короле молодой дворянин в черном поношенном платье, который в Блуаском замке просил меня со шляпой в руке впустить его в кабинет короля французского.

— Д’Артаньян, д’Артаньян! — сказал Атос, кладя руку на плечо мушкетера. — Вы несправедливы.

— Я имею право на это.

— Нет, вы не знаете будущего.

Д’Артаньян пристально посмотрел на друга и расхохотался.

— Признаюсь, любезный Атос, — заметил он, — у вас попадаются великолепные выражения. Я слыхал такие только от вас и от кардинала Мазарини.

Атос сделал протестующий жест.

— Извините, друг мой, если я оскорбил вас, — продолжал д’Артаньян с улыбкой. — Будущее! Как хороши слова, которые много обещают! Как приятно жевать их, когда нечего есть! Черт возьми! Я слышал пропасть многообещающих слов. Когда же я услышу хоть одно слово, которое исполняет обещание! Но оставим это, — молвил д’Артаньян. — Что вы делаете здесь, любезный Атос? Вы казначей короля?

— Как! Казначей? Почему?

— А как же? У короля есть миллион, стало быть, ему нужен казначей. У французского короля ровно ничего нет; однако у него есть суперинтендант финансов, господин Фуке. Впрочем, надо признать, что зато у господина Фуке есть несколько миллиончиков.

— О, наш миллион давно уже истрачен, — сказал Атос и рассмеялся, в свою очередь.

— Понимаю: он пошел на бархат, атлас, брильянты, на перья всяких сортов и цветов. Все это семейство очень нуждалось в портных и белошвейках. Помните, Атос, сколько мы тратили на одежду во времена сражений под Ла-Рошелью, перед тем как вступить на конях в город? Две или три тысячи ливров. Но ведь на королевское платье нужно ткани больше, тут истратишь миллион… Скажите по крайней мере, Атос, если вы и не казначей, то все-таки вы имеете вес при дворе?

— Клянусь честью, сам не знаю, — отвечал Атос просто.

— Неужели не знаете?

— Нет, я после Дувра не видал короля.

— А, он забыл и вас! Черт возьми! Недурно!

— У его величества столько дел!

— О! — вскричал д’Артаньян, со свойственной ему одному тонкой усмешкой. — Клянусь честью, я начинаю снова любить монсеньора Джулио Мазарини. Как! Король не видал вас, Атос?

— Нет.

— И вы не сердитесь?

— За что? Вы, кажется, думаете, любезный д’Артаньян, что я поступил таким образом ради короля? Да я совсем не знаю его. Я защищал отца, который олицетворял для меня священное начало, и я склонился в сторону сына опять-таки из приверженности тому же принципу. Я сделал все это ради его отца, который был достойный рыцарь, благороднейший человек, вы помните?

— Правда, человек прекрасный и добрый. Жил скверно, но умер хорошо.

— Так поймите же, любезный д’Артаньян, покойному королю я поклялся в последнюю минуту его жизни честно сохранить его тайну о сокровище, которое я должен был передать его сыну, чтобы помочь ему в случае надобности. Молодой принц приехал ко мне. Он рассказал мне про свою бедность, видя во мне только живое воспоминание о своем отце. Я исполнил для Карла Второго только то, что обещал Карлу Первому, не больше. Стало быть, какое мне дело, благодарен он или нет! Не ему, а себе оказал я услугу, сняв с себя ответственность.