Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 1

В кабачке водворилась полная тишина. За отсутствием воды огонь был залит двумя бочками вина. Заговорщики убежали через сад. Стрелки потащили осужденных к виселице.

С этой минуты дело быстро пошло вперед. Палач спешил кончить с казнью и, не заботясь о соблюдении всех формальностей, в одну минуту вздернул на виселицу обоих несчастных.

Д’Артаньяна обступили со всех сторон, осыпая поздравлениями. Он отер пот со лба, кровь со шпаги и пожал плечами, глядя, как Менвиль корчится в судорогах.

Рауль отвел глаза от тяжелого зрелища, а д’Артаньян, указав мушкетерам на виселицы с казненными, проговорил:

— Бедняги! Надеюсь, они умерли, благословляя меня, что я избавил их от костра.

Эти слова долетели до Менвиля в ту минуту, когда он сам испускал последний вздох. Мрачная улыбка мелькнула на его губах; он хотел что-то сказать, но это усилие стоило ему жизни. Он скончался.

— О, как все это ужасно! — произнес Рауль. — Уйдемте отсюда, господин д’Артаньян.

— Ты не ранен? — спросил его мушкетер.

— Нет, не беспокойтесь.

— Экий храбрец! У тебя голова отца, а руки Портоса. Эх, если бы Портос был здесь, ему было бы на что полюбоваться! Куда он мог запропаститься, черт побери! — пробормотал д’Артаньян.

— Пойдемте же, господин д’Артаньян, — настаивал Рауль.

— Одну минуту, мой друг. Я сейчас получу свои тридцать семь с половиной пистолей и затем буду к твоим услугам… Дом действительно доходный, — прибавил он, направляясь к кабаку, — но я предпочел бы иметь что-нибудь поспокойнее и в другой части города.

XV. О том, как брильянт д’Эмери попал в руки д’Артаньяна

Пока на Гревской площади разыгрывалась вышеописанная кровавая сцена, несколько заговорщиков собрались у калитки, которая вела в соседний сад. Вложив свои шпаги в ножны, они помогли одному из товарищей сесть на ожидавшую в саду лошадь, а потом, точно спугнутая стая птиц, разлетелись в разные стороны: кто перелез через забор, кто проскользнул через калитку.

Всадник вонзил шпоры в бока лошади с такой силой, что она чуть не перепрыгнула через стену; как молния, пронесся он через площадь Бодуайе, затем по улицам, опрокидывая и давя встречных. Через десять минут он очутился перед дверью главного казначейства, дыша так же тяжело, как и его конь.

Услышав стук копыт по мостовой, аббат Фуке поспешил к окну и, высунувшись, крикнул всаднику, еще не успевшему соскочить с лошади:

— Ну что, Даникан?

— Все кончено, — отвечал тот.

— Они спасены?

— Нет, напротив, повешены.

— Повешены! — повторил аббат, побледнев.

Внезапно отворилась боковая дверь, и в комнату вошел министр Фуке с бледным, искаженным от горя и гнева лицом. Остановившись на пороге, он прислушивался к разговору, который велся через окно.

— Негодяи! — вскричал аббат. — Так-то вы дрались!

— Мы дрались, как львы.

— Вернее, как трусливые псы!

— Сударь…

— Сто хорошо вооруженных бойцов стоят десяти тысяч стрелков, захваченных врасплох. Где Менвиль, этот хвастунишка, уверявший, что он или победит, или умрет?

— Он сдержал слово, господин аббат: он мертв.

— Мертв? Кто его убил?

— Какой-то демон в образе человека, гигант, у которого словно десять огненных мечей в руках. В одну минуту он потушил огонь, усмирил бунт и вызвал из-под земли сотню мушкетеров.

Фуке поднял голову, на лбу у него выступил пот.

— О Лиодо! О д’Эмери! — прошептал он. — Они умерли, и я обесчещен!

Аббат обернулся и, увидев брата в таком подавленном состоянии, сказал ему:

— Полно, не следует так убиваться, сударь. Это судьба! Раз не получилось, как мы хотели, значит, бог…

— Молчите, аббат, молчите! — воскликнул Фуке. — Ваши утешения — богохульство… Прикажите лучше этому человеку войти и рассказать, как совершилось это ужасное дело.

— Но, брат мой…

— Повинуйтесь, сударь!

Аббат сделал Даникану знак, и через минуту на лестнице послышались его шаги.

В это время за спиной Фуке появился Гурвиль. Приложив палец к губам, он старался удержать министра от слишком бурного проявления отчаяния.

Фуке, раздавленный горем, старался сохранять спокойствие.

В комнату вошел Даникан.

— Докладывайте, — обратился к нему Гурвиль.

— Сударь, — начал гонец, — нам было дано приказание похитить осужденных и кричать при этом: «Да здравствует Кольбер!»

— Похитить, чтобы сжечь их живьем, не так ли, аббат? — прервал Гурвиль.

— Да, таков был приказ, данный Менвилю, который понимал, что он означает. Но Менвиль убит.

Это известие скорее успокоило, чем опечалило Гурвиля.

— Чтобы сжечь их живьем? — повторил гонец, как будто сомневаясь в возможности подобного приказания, хотя сам участвовал в его исполнении.

— Ну конечно, чтобы сжечь живьем! — грубо оборвал его аббат.

— Так, так, сударь, — сказал тот, стараясь по выражению лиц своих собеседников разгадать, в каком духе вести рассказ.

— Ну, рассказывайте же, — повторил Гурвиль.

— Осужденных, — продолжал Даникан, — привели на Гревскую площадь; тут народ как с цепи сорвался и стал кричать, чтобы их сожгли живьем, а не повесили.

— Народ имел на то свои основания, — заметил аббат. — Продолжайте.