Виксаныч (сборник)

Повернувшись к нам спиной, Кречинский настраивался, словно тяжелоатлет перед рекордом. Он тихо перекинулся несколькими фразами с партнерами, что-то ответил стоящим за кулисами. Затем обернулся к нам.

– Мы готовы.

– Мы тоже, – ответил Виксаныч.

На сцене все замерли, а затем почему-то по хлопку Кречинского резко пришли в движение.

Когда появился еврей с полицией, Кречинский замер в огромной паузе, вперив взгляд прямо в меня. От этого взгляда мурашки побежали у меня по спине до самого копчика. Я нервно заерзал в кресле. Даже Виксаныч и Санстинна обернулись в мою сторону.

Но в это время Кречинский завыл. Это был щемящий душу вой. Так воют собаки, когда в доме покойник. Волосы у меня на голове сначала поднялись, а потом заиндевели.

Я твердо убежден, что начал лысеть именно с этого момента. Потому что в следующую секунду Кречинский ухватился за свою шевелюру и так рванул руки в стороны, что в его пальцах остались пучки волос. Не парика! Его собственных волос!

Я был потрясен, раздавлен эмоциями, которые взрывной волной ударили со сцены. Я даже не понял, что кричал, а вернее, выл Кречинский еврею-ростовщику. Сжатые кулаки с торчащими меж пальцев волосами приковывали мое внимание.

Когда все закончилось, наступила звенящая тишина. Актеры, которые прятались за кулисами, вышли на сцену, и весь состав уставился на Учителя.

Виксаныч молча достал папиросу и закурил (особая привилегия режиссеров: только им разрешается курить в зале).

Актеры сошли со сцены и плотным кольцом окружили нас. Виксаныч продолжал молчать. Может быть, в самом деле размышлял, а может, показывал актерам, как надо держать гигантскую паузу.

– Так, хорошо, – наконец проговорил он. – Ну что ж, может быть… – Так говорят, когда что-то не то, и просто подбираются слова, чтобы это объяснить.

Кречинский недовольно фыркнул и обвел актеров взглядом, словно призывал в свидетели «режиссерского диктата». По их рядам прошелестел ропот недовольства, с которого обычно начинаются бунты. Но в этот момент Виксаныч, сильно затянувшись папиросой, вдруг сразу, без предисловий…

– Однажды я набирал новый курс в Ярославском театральном училище. Только что у меня курс выпустился, и вот я набирал новый. Как вы знаете, первый тур длится очень долго. Абитуриентов очень много. И, что самое удивительное, ребята, приезжающие из разных уголков страны, привозят одну и ту же басню. Конечно, не все, но процентов восемьдесят читают, словно заранее сговорившись, одну и ту же басню. Стихи, проза – это все разное, а вот басня почему-то одна. Что интересно, каждый год это разные басни. Один год читают «Стрекоза и муравей», другой год… Нет, вы послушайте! То, что я расскажу, может вам пригодиться… Так вот… э-э-э, другой год – «Ворона и лисица», третий – что-то там еще. Так вот, в этот год была «Лиса и виноград». И вот в комнату, где сидим мы, приемная комиссия, входит девушка. Я не могу вам описать, как она была красива! Это… это настоящая русская красавица! Розовощекая, голубоглазая, ну до того милая!.. Нет, вы понимаете, есть очень красивые девушки, и очень многие из них идут в театральные вузы. Так что я повидал многих. Но такой!.. Словом, это была необычайно красивая девушка. Мы с директором – а директор мой большой друг, и он тоже был в приемной комиссии – мы с директором прямо залюбовались ею.

– Вот-вот, расскажи, как вы с Фирсом распустили слюни, – не преминула уколоть Санстинна. Видимо, сутки еще не прошли.

Однако ее укол возымел неожиданное действие. Актеры явно заинтересовались и расположились слушать. Кто уселся прямо на пол, кто влез на сцену, с задних рядов перебрались вперед, чтобы не только слышать, но и видеть.