Виксаныч (сборник)

Эти слова были произнесены таким обыденным и спокойным тоном, словно речь шла о премии за сданные сверхплановые кубометры. А от тихого ленивого голоса повеяло на Леньку вечным холодом могилы. Волосы у «борзописца» поднялись дыбом, заиндевели и тихо позванивали в такт шагам удалявшегося начальника.

Весь день Мишарин пролежал на своей кровати, не шевелясь и не притрагиваясь к еде. Однако вечером зашел встревоженный «нарядила».

Скорее всего, Маруська донес ему о посещении начальства и странном поведении писателя.

Пришлось взять себя в руки и снова читать роман. На этот раз похвала «нарядилы» больно ударила Мишарина в самое сердце. На прощание начальник сказал:

– Я вижу, дело к концу идет. Если за неделю управишься, с меня пол-литра…

После ухода «нарядилы» Ленька заметался по подловке как загнанный волк. То ему хотелось свистнуть Маруську и надрать тому уши, то приходила мысль бежать к прикормленным политическим и рассказать им все. Но лагерный опыт подсказывал, что все это бесполезно. Что никто не может защитить его, даже сам Лаврентий Павлович… Тогда Ленька твердо решил: точку в этом романе он не поставит.

И он начал «тянуть резину». Когда «нарядила» через неделю пришел за романом, он с удивлением узнал, что преступнику, к которому, при последнем чтении, уже стучались в дверь, удалось уйти, да еще таким оригинальным способом, что настороженный начальник ничего не заподозрил и ушел довольный. Однако с этого дня он зачастил в Ленькин «кабинет». Но Мишарин бился за свободу преступника как за собственную жизнь. Он нашел ему сообщника, который лил воду на мельницу империализма и целый месяц водил за нос старого чекиста, а с ним – и «нарядилу». Поначалу тому нравилась изворотливость преступника, а особенно – империалистическая мельница. Но со временем воды становилось слишком много, и создавалось впечатление, что она вот-вот захлестнет старого чекиста. «Кристально честный» превращался в «непроходимо тупого». Он уже перестал просчитывать наперед ходы своего противника и грозил загубить на корню саму идею.

– Давай, кончай его! – приказал «нарядила», имея в виду преступника.

Приказал таким тоном, каким привык это делать. Несколько дней Мишарин протянул на поимке и покаянии империалистического сообщника. Но только отчетливее понял старую воровскую истину: сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет.

Он попробовал было прибегнуть к такому понятию, как «творческий кризис».

– Конец – самое главное в детективном романе! – кричал он. – А я не вижу эффектного конца. Не вижу!

– Завтра увидишь, – непонятно в каком смысле сказал «нарядила».

Всю ночь Мишарин не спал. Он вспоминал свое безмятежное детство, свою молодость в МГУ. Друзей-журналистов, предавших его и проклявших во время суда. Вспоминал своих родителей, которые тяжело заболели после его ареста. Няню, бабушку и тетку, которые словно сговорились – померли все в один год. И все от сердечного приступа. Вот что такое «социальный заказ!» – вспомнились ему студенческие лекции. Это когда жертва заказывает палачу свою надгробную надпись. Эх вы, великомудрые эмгэушные профессора! Ведь вы если и не знали сами, то, конечно, догадывались, какая жизнь ожидает ваших студентов. Что ж вы не предупредили, в каком месте соломку-то подстелить!

Потом Ленька вдруг вспомнил о Боге и подумал: «Какая же я, в сущности, сволочь! Когда подыхал от голода, звал Его, и Он пришел ко мне. Но стоило только набить брюхо, как и Бог стал не нужен…» И понял Мишарин, что жизнь его была прекрасна и чего-то стоила только в детстве, а еще, может, в студенческие годы. А взрослая зрелая жизнь состояла из одних просчетов, ошибок и разочарований. А стало быть, вовсе не стоит она того, чтобы за нее цепляться…

Придуманный еще месяц назад красивый и эффектный финал романа был написан за пару часов, и до самого вечера в ожидании «нарядилы» Мишарин просидел в своем «кабинете» совершенно опустошенный, без мыслей, воспоминаний и желаний.

Несколько раз удивленный Маруська поднимался и возвращался, не получив в этот день ни одного приказания.

За полночь, особо громко и зловеще, как показалось Леньке, стукнула лестница о люк чердака, и заскрипели под ногами «нарядилы» ее перекладины.

Он не улегся, как обычно, на кровать, а, стоя у люка, коротко спросил:

– Закончил?

– Закончил.

– Давай сюда.

Ленька отдал роман и впервые ощутил острую тоску. Как ни странно, тосковал он не по короткой своей жизни, а по этому детективу, который чем-то начал нравиться ему. Начальник завернул пухлую пачку исписанной бумаги в принесенный платок и молча спустился вниз. Лестницу убрали, и Ленька остался на подловке ждать исполнения приговора.