Виктор Гюго

Et, comme, ferait une m*re.
La voix d’un peuple entier les berse en leur tombeau.

Повторяющийся после каждой строфы припев строится на словах, содержащих твердый звук «р», что придает стихотворению торжественное и патетическое звучание, соответствующее похоронному маршу:

Gloire * notre France *ternelle
Gloire * ceux qui sont morts pour elle!
Aux martyrs, aux vaillants, aux forts!

Положенное на музыку, это стихотворение Гюго исполнялось во Франции как гимн в честь павших за родину патриотов[16].

Так Гюго вырастает в национального поэта французского народа. И не только французского. В известном стихотворении «Друзья, скажу еще два слова…», которым завершается сборник «Осенние листья», поэт заявляет, что глубоко ненавидит угнетение, где бы оно ни существовало, и произносит ставшие знаменитыми слова о гражданской миссии поэзии:

Да, муза посвятить себя должна народу.
И забываю я любовь, семью, природу,
И появляется, всесильна и грозна,
У лиры медная, гремящая струна.

(1, 465. Перевод Э. Липецкой)

В эти же годы, вдохновленный идеями утопического социализма Сен-Симона и Фурье, Гюго настойчиво поднимает в своей поэзии социальную тему бедности и богатства («Для бедных», «Бал в ратуше», «Не смейте осуждать ту женщину, что пала!..»). С утопическим социализмом Гюго сближала социально-критическая направленность его творчества и, в особенности, возрастающее сочувствие к страданиям угнетенных и обездоленных. Сен-Симон впервые поставил вопрос о необходимости улучшить положение «самого многочисленного и самого бедного класса». И Гюго в 30-е годы включает в круг своего внимания и делает героем многих своих произведений бесправного бедняка, нищего, отщепенца, стоявшего вне официальных сословий. Поэт активно вступается за бедняков, взывая к состраданию и помощи, требуя внимания общества к их тяжкой доле. Однако с утопическим социализмом связаны также и либерально-филантропические, и утопические иллюзии поэта, который надеется и верит, будто добром, милосердием, нравственной проповедью, обращенной к власть имущим, можно добиться решения «проклятых» социальных конфликтов.

Мир, воссозданный Гюго в поэзии 30-х годов, является перед нами драматичным и контрастным; он как будто весь состоит из резких и непримиримых антагонизмов: гармонический гимн, выражающий голоса природы, и горестный вопль, исходящий от человечества; ничтожные и близорукие короли и угнетаемые ими народы; пышные празднества богачей и нищета бедняков, стоящих под их окнами; пьяная оргия баловней судьбы и зловещий призрак смерти, отрывающей свои жертвы прямо от пиршественного стола («Пиры и празднества»); богатые и избалованные поклонением женщины высших сословий и презираемые нищенки, которых голод выгнал на панель («Бал в ратуше»). Этому контрастному восприятию мира соответствует и новое цветовое оформление стихотворений. От многоцветной феерии «Восточных мотивов» поэт переходит к резкому противопоставлению белого и черного, тени и светотени. Одновременно с этим и графические зарисовки, которые Гюго делает во время своих путешествий 30-х годов, выявляют яркие световые пятна, непомерные рельефы, громадные растения, похожие на животных, монументы или старые разрушенные города, стремящиеся вверх, обнаруживающие тенденцию к вибрации, движению, переходу в какие-то иные контрастирующие с ними формы.