Виктор Гюго

Впрочем, по-настоящему одиноким он никогда не был. Своей живой мыслью он охватывал беды, страдания, социальные и национальные трагедии разных народов мира. Именно в изгнании Гюго стал международным трибуном и знаменем для всех тех, кто боролся за свои попранные права. В 1854 г. он выступает с публичной декларацией против смертного приговора, вынесенного американцу Джону Брауну, который пытался поднять негритянское восстание против рабовладельцев. В эти же годы он ведет переписку с Гарибальди, деятельно поддерживая замечательного итальянского революционера. В 1861 г. следует новая декларация Гюго в защиту мексиканцев, осаждаемых французскими войсками императора, после чего одна из мексиканских газет с гордостью заявляет: «Лучшие люди Франции с нами. У вас — Наполеон, зато у нас — Виктор Гюго».

В 1863 г. к Виктору Гюго обратился Герцен, уже раньше вступивший с ним в переписку, приглашая его принять участие в издании русской «Полярной звезды», выходившей в Париже. Теперь Герцен просил поддержать его в борьбе за восставшую против русского самодержавия Польшу: «Великий брат, на помощь! Скажите слово цивилизации!», — взывал он к поэту. И Гюго немедленно откликнулся обращением «К русской армии», в котором он призывал русских солдат отказаться от сражения с восставшими поляками и повернуть свои ружья против царского деспотизма.

В 1867 г. Гюго отвечает на призыв критских патриотов, протестуя против угнетения турками критского народа. В 1868 г. он с энтузиазмом приветствует революцию, вспыхнувшую в Испании. В 1869 г. председательствует на втором международном съезде «Друзей мира» в Лозанне, где он провозглашает, что «республика и социализм — это одно и то же», и приветствует «будущую революцию». В 1870 г., выступив в защиту патриотов Кубы, Гюго произнес знаменательные слова о том, что «ни одна нация не имеет права накладывать свою руку на другую нацию… Никакой народ не вправе владеть другим народом, так же как никакой человек не вправе владеть другим человеком»[50].

Долгий период изгнания оказался для Гюго необычайно плодотворным. По вдохновению, плодовитости и творческой мощи Гюго этих лет не без основания сравнивали с Бетховеном и Вагнером. В особенности это касается поэзии. С тех пор как он покинул Францию, им были написаны сотни страниц «Возмездия», закончен двухтомный сборник «Созерцаний», создано множество стихов, вошедших впоследствии в сборники «Четыре вихря духа», «Песни улиц и лесов», «Вся лира» и еще тысячи других, которые составят трехтомную «Легенду веков». Жан Руссело рассказывает, что Гюго сочинял, находясь в движении, повторяя вслух отдельные стихи и рифмы; писал он, стоя у конторки, скрипучим гусиным пером, разбрасывая по всей комнате бледно-голубые или светло-желтые листки бумаги, «словно бог, который устремляет свои молнии, не заботясь о том, куда они упадут»[51].

В сентябре 1852 г. Беранже писал Гюго: «Вы, мой дорогой поэт, Вы в новой фазе поэтического вдохновения. О, мой друг на берегу океана, глядя на Францию, пойте, пойте еще!»[52]

После публикации «Возмездия» Гюго возобновляет старый замысел создания лирического сборника, который еще в 30-е годы он хотел назвать «Созерцания Олимпио». В окончательной редакции сборник, увидевший свет в 1856 г., называется просто «Созерцания» и включает в себя два тома, первому из которых автор дает подзаголовок «Некогда» (1831–1843), а второму «Ныне» (1843–1856).

В отличие от «Возмездия», созданного как бы на одном дыхании и на едином пафосе гнева и возмущения, «Созерцания» составлены из поэм и стихотворений, которые рождались на протяжении двадцати пяти лет жизни поэта. Сборник отличается поэтому поразительным многообразием мыслей, чувств и переживаний и считается самым полным и значительным из лирических произведений Гюго. «Книга эта… медленно зрела и росла в сознании автора. Сама жизнь вложила ее в сердце писателя, куда капля по капле просачивалось все им пережитое и выстраданное… Это, в сущности, все впечатления, все воспоминания, все события, все смутные призраки, радостные или скорбные, что хранятся в памяти… Книга начинается с улыбки, продолжается рыданием и кончается трубным гласом Страшного суда» (12, 281), — пишет Гюго во введении к «Созерцаниям» (1856).

Книга «Созерцаний», обращенная, таким образом, к переживаниям и воспоминаниям поэта, является его подлинной духовной биографией 30–50-х годов (хотя, в известной степени, восстановленной позже, так как Гюго часто ставил произвольные даты под стихотворениями сборника).