Виктор Гюго

К особенностям художественного видения романтизма надо отнести восприятие мира во многих измерениях: не только в настоящем, но и в далеком прошлом (страсть Гюго к историческим экскурсам в его поэзии, драме и романах), и в будущем (лучезарная утопия Анжольраса и Говена, пророчество Гуинплена в палате лордов о том, что подлинный хозяин — народ скоро постучится в дверь, и т. д.); заглядывают в будущее, в сущности, все думающие герои Гюго. Гюго видит вселенную и в верхних, и в нижних ярусах общества, постоянно противопоставляя ДРУГ другу мир тиранов и мир народных масс; он видит мир и в эпическом плане (большой истории, войны, революции), и в лирическом (общечеловеческие эмоции — дети, материнство, отцовство, любовь и т. д.). Мир Гюго — это, таким образом, грандиозный, безбрежный, динамический мир, в котором поэт запечатлевает природу и ее стихийные силы, народы и их историю, отвратительную гримасу преступления и улыбку ребенка.

Однако за всем этим многообразием аспектов все же стоит единая устойчивая схема, с которой Гюго подходит к реальной действительности и которая не позволила ему увидеть многие конкретные явления и процессы, выходящие за пределы этой схемы.

Характеризуя художественные особенности и завоевания революционного романтизма Гюго, нельзя не сказать и об известной ограниченности его метода. В противоположность писателям-реалистам, которые исходят из самой действительности, тщательно изучая и отражая в своем творчестве ее диалектические процессы, зарождение и развитие в его недрах новых сложных явлений (например: восхождение, расцвет и загнивание класса буржуазии на протяжении XIX столетия), как это делали во французской литературе Бальзак, Флобер, Мопассан, Золя и другие их собратья, — Гюго подходит к действительности со своей предвзятой идеей и с откровенной морализаторской тенденцией, направленной на то, чтобы вскрыть «вечные ценности» жизни и продемонстрировать обязательную победу добра над злом. Эта тенденция явно преобладает у него над задачей создания типических характеров (что доказывают такие чисто романтические эпизоды, как внезапное преображение Жана Вальжана или еще более неожиданный великодушный поступок маркиза де Лантенака, пожертвовавшего собой ради спасения крестьянских детей).

Законно отвергнув мертвую неподвижность классицистской доктрины, какой опа явила себя поколению молодого Гюго, романтизм, провозгласивший постоянное движение и видоизменение, ограничился, в сущности, столкновением и борьбой моральных антитез — добра и зла, тогда как в действительной жизни борьба противоположностей представляет собой гораздо более сложное и всякий раз новое, исторически конкретное единство. «Гюго… не понимал (или не хотел включить в основу своего мышления) диалектики истории», — справедливо заметил еще Алексей Толстой, создавший прекрасный образ Гюго в цитированной выше статье «Великий романтик».

Зачарованный идеями Великой французской революции конца XVIII в., которые он пронес до конца XIX в., продолжая упорно противопоставлять «народы» и «республики» — королям и «тронам», Гюго так до конца своих дней и не уяснил полностью, что из «третьесословного» народа французской революции давно уже выделился буржуазный класс, который стал главным врагом и угнетателем неимущих трудящихся масс, так же как из абстрактного понятия «республика» выросла конкретная буржуазная республика Франции, ставшая жестоким палачом парижского пролетариата в дни июньского рабочего восстания 1848 г. и в «кровавую неделю», последовавшую за падением Парижской коммуны.

Буржуазная повседневность, столь подробно и детально описанная Бальзаком, а позднее Золя и Флобером, осталась за пределами творчества Гюго, поскольку за его пределами осталось все обыденное, будничное, серое и мелкое. Автора «Легенды веков», как мы видели, привлекает главным образом крупное, величественное или чудовищное. Не случайно он смыкается с реализмом лишь в тех случаях, когда сама жизнь дает материал для возвышенных героических обобщений, как замечательный образ баррикады 1832 г. и ее бойцов, возникший и в творчестве Бальзака, и в творчестве Гюго.

Разумеется, Гюго второго периода не остался чужд художественным завоеваниям реализма и воспринял от него очень многое (вкус к документу, «увиденным фактам», точным историческим и географическим деталям и т. д.). Наряду с характерами, построенными по принципу резких романтических контрастов и внезапных преображений, как Жан Вальжан, у него есть и такие многосторонние почти реалистические характеры, как типичное дитя улицы — маленький Гаврош. Но подобные образы не определяют все же целостной художественной системы Гюго, который до конца жизни остается верен своей идеалистической философской системе и своему романтическому методу.