Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

К чему я говорю все это? К тому, что ритм нашей жизни возрос в тысячи раз. Мы торопимся. Мы не можем не торопиться, если уничтожили расстояния.

В основе художественной прозы тоже лежит ритм. Он отражает ритм той жизни, в которой живет или о которой пишет писатель.

И упреки Чехова в консерватизме формы относятся ко всем нашим писателям.

Писатели Запада больше развили и разработали заветы Чехова. Сегодняшняя проза на Западе — современнее по форме, чем наша. И советскому писателю надо найти, ощутить нутром, отразить — торопливость без спешки, нервность — без истерики. Но обязательно найти и положить в основу прозаической формы новый ритм жизни сегодняшнего человека.

У сегодняшнего читателя пользуется большим успехом настроенческая проза. Пример тому — популярность Паустовского почти во всех кругах нашей публики.

Чехов первым начал писать «настроенческие» рассказы. Я называю настроенческими, например, «Дом с мезонином» или «Счастье». Он использовал настроение, их смену, их контрастность для передачи сложности душевных состояний героев, не забывая при всем том о социальности типов и характеров героев. Его настроенческие вещи полны глубокого философского смысла и обобщений, типов людей.

Паустовский же, с его настроенческими вещами («Снег», «Дождливый рассвет»), в этом смысле бесконечно далек от Чехова. Нет характеров у героев этих рассказов. Есть что-то смутно-изящное, пахнущее духами и туманами в его героинях, но нет здесь чеховских Вер или живых и теплых Мисюсь… Есть рояль, открытый томик Блока, женская сумочка, прекрасно сделанный пейзаж, витые свечи… Есть — настроение. Оно красиво, это настроение, оно щемит и волнует. И за это мы глубоко благодарны Паустовскому, но… но трудная, очевидно, штука — писать настроенческую прозу. Настроение так легко и бесшумно влезает в тебя, в твою руку, так ласково, но настойчиво ведет ею, что забываешь про все, кроме стремления сохранить это настроение и донести его до бумаги. Оно незаметно превращается в самоцель, и тогда вспоминается Чехов. Он умел владеть настроением для показа, раскрытия глубин и сложностей человеческих характеров.

Но за что же читатель тянется к Паустовскому, ценит его? За то, что Паустовский не забывает думать о красоте прозы, хотя иногда и срывается на красивость, а многие наши писатели совсем забыли про то, что литература не только социальное исследование, но и искусство, а искусство не может быть без красоты.

Горький писал, что речь Чехова «всегда облачена в удивительно красивую и тоже до наивности простую форму». Красивую и простую.

Необходимым условием сегодняшней прозы является простота. Мне кажется, что простота и точность сегодня — синонимы. Сегодня главное — точность. Сегодняшний читатель зачастую знает о жизни не меньше писателя, и думал он о жизни и смерти не меньше писателя. А часто — и больше. Разница между читателем и писателем теперь только в том, что писателю Бог дал талант и смелость писать, а читатель только читает. Потому обмануть читателя сегодня очень трудно. Вернее, современный, например, Тургеневу читатель зачастую сам соглашался быть обманутым и закрывал глаза на развесистую клюкву только для того, чтобы получить от книги удовольствие. Он с радостью верил обману в книге, он знал, что «так не бывает», но он хотел поплакать или порадоваться вместе с героями.

Сегодняшний читатель не таков, он заплатил за знание жизни, ее деталей тяжелым трудом, мучительнейшим процессом осознания процессов жизни, своей и общества.

Он дорожит своим знанием и стоит на страже его. Если в рассказе про войну будет ложь в деталях, миллионы тех, кто войну прошел, кто под огнем прополз сотни километров, оскорбятся и возмутятся и обвинят писателя в кощунстве. Сегодняшнему читателю интересно знать про то, что дальше случится с героем книги, только до того момента, пока он верит, что все в книге — на САМОМ ДЕЛЕ было в жизни. И потому деталь в современной прозе начинает занимать совершенно особое место. Она теперь служит в первую очередь не образности, не символике, не следу философской задумки писателя, а точности и правдивости описания. Ложь и неточность убивают героя книги без промаха, потому что читатель не может эмоционально следить за судьбой героя, если он перестал верить, что герой существовал на самом деле. А без эмоциональности восприятия не существует и книги. Читатель простит недостаток образности, но не простит неточности. Все труднее и труднее с каждым днем становится для писателя убедить своего читателя в истинности всего происходящего на страницах рассказа или романа. И писатель мельчит деталь, дробит ее, берет мир под микроскоп.