Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

— Конечно, полного удовлетворения от того, что я сделал к 60 годам, у меня нет, но есть благодарность судьбе за то, что я не бросил моря. В эти страшные застойные десятилетия оно спасало меня… А что касается итогов — конечно, перенапряжение, начиная с юношеских времен, и физическое и психологическое, было очень большим, и амортизация сердца и души — очень глубокими. Кроме того, работать в таком возрасте, когда ты утрачиваешь юмор, становится все труднее. Если вы посмотрите, даже Антон Павлович Чехов к закату своих лет совершенно утратил юмор. Это касается и Зощенко, и других крупнейших юмористов. Очевидно, юмор свойствен молодым и здоровым физически и психологически людям.

— Но все же о будущем. Вы ведь что-то предполагаете еще сделать?

— Я сейчас много думаю о смерти, если говорить откровенно. Конечно, боюсь ее и внутренне готовлю себя к тому, чтобы не струсить в последний момент. Главная мечта в этом отношении — не помереть в наших больницах. Потому что я это дело прошел и знаю, что нет более жуткого места… Я вообще-то думаю, что самая легкая смерть — в бою. Потому что в бою человеку поставлена боевая задача, он в азарте боя, он выполняет приказ, он пытается сохранить себя и уничтожить противника, вот почему ему в этот момент некогда думать о смерти, и поэтому смерть в бою, вероятно, наиболее легкая.

— А что думает о жизни писатель Конецкий?

— Интересное время. Конечно, я счастлив, безумно счастлив, что дожил до тех событий, которые сегодня происходят. Я никогда не думал, что доживу до того, когда будут возвращены все дорогие нам имена людей, репрессированных в сталинскую эпоху, что будет поставлена точка на Сталине. Но при этом все время внутри прячется какой-то страх, ощущение трагической опасности. Наверное, наше поколение уже напугано навсегда, и от этого во мне постоянно живет предчувствие какой-то близкой трагедии. Я имею в виду не боязнь за себя, а страх за страну, за Россию, за ту идею социалистического добра, которая лежит в основе нашей идеологии. Знаете, иногда так бывает: чистое море, все хорошо, ты у себя в каюте, и вдруг какой-то толчок под сердце — поднимись на мостик. Черт его знает почему? Поднимаешься, берешь бинокль, смотришь: на горизонте белая полоска — лед. И хотя ты знаешь, что в этом месте его не должно быть, появляется какое-то интуитивное ощущение опасности.

— Вы теперь очень редко выступаете публично. И это тот Виктор Конецкий, который в самые застойные времена не боялся выступать с любых трибун! Хорошо известен случай, когда вы на встрече с Г. Романовым в Смольном сказали неприятную правду тогдашнему начальству… Я думаю, что вы не кривили душой даже в те времена, когда многим приходилось лукавить. Вы были одним из немногих, кто осмеливался говорить правду. И вот теперь, когда пришла гласность, когда все могут говорить все, вдруг в этом хоре не слышно голоса Виктора Конецкого. Чем это объяснить?

— Ну, во-первых, я вам скажу, что я всегда боялся. Если вы думаете, что в тот момент, когда я шел на трибуну, мне было не страшно, то вы ошибаетесь. Страха была полная пазуха, но его просто преодолеваешь в такие моменты. А почему я сейчас нахожусь где-то на периферии общего шума?

Когда у нас так широко распахнулись ворота гласности, у меня появилось ощущение: ну и очень хорошо, пускай теперь молодые ввязываются в главные драки, пусть они проходят свою политграмоту. Это не значит, что я совсем не участвую в общественной жизни…

— После выхода каждой вашей книги или публикации в журнале вы получаете массу откликов. Они, как правило, имеют комплиментарный характер. Но вот недавно вы напечатали в «Неве» «Париж без праздника». Снова потоком пошли письма, но на этот раз многие из них — довольно ругательные. Чем вы это объясните?