Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

Книга так омерзительно стоит на месте еще и потому, что я пытаюсь как-то выходить на сушу, а человеческой обыкновенной береговой жизни не знаю, как выяснилось, абсолютно. Я ни разу не видел ни одного своего дедушки, никогда не имел семьи, не имел детей и не отвечал за все это, а если за что-нибудь не отвечаешь, то этого никогда не узнаешь, даже если начнешь специально на старости лет изучать специально. Даже такой вопрос, как деньги, для меня труден. У меня их много, но я не умею их тратить, помогать себе ими, жить и другим помогать тоже не умею, ибо и во всем этом нет опыта.

Да, как В. Б. пишет в письме: «Корабль наш идет с вмятиной на боку. Надо находить стройность в мачтах». Какие вы оба могучие, сильные! Я, к сожалению, кажется, неверующий, но прошу Господа благословить Вас.

После пятого августа буду дома в Ленинграде лечить пасть. И буду звонить вам. Я звонил несколько раз, но вы, вероятно, на даче. Какие планы дальше на лето? Где будете? Про себя не знаю ничего. Привет всем хорошим людям.

Ваш Вика Конецкий

05.08.80. Комарово

Дорогой Виктор.

Я не умею печатать на машинке. Могу писать, но забыл алфавит. Вагон тронулся, и платформа с провожающими и деревом уехали в другую сторону.

Милый Вика. Пей в меру, чтобы не забыть машину, на которой пишешь хорошие вещи.

Ты рассказывай нам о портах; там где-то в горах жила Мария Магдалина, которую не забыть. Деревья ушли, люди измельчали, но память о Магдалине прекрасна. Напиши о берегах, за которыми скрываются люди. Напиши о берегах истории. Милый друг, ты уже часто теряешь голос, а голос очень нужен для разговора по телефону… Остаются мифы не в пепле, а живые и требующие воспоминаний. То, что ты не написал, мяукает, забытое, в корзинке. Не забывай, ты очень нужный и хороший писатель. У тебя есть друзья, для которых ты… не котенок в корзинке. Он мяукает потому, что с похмелья. Толпа провожала писателя, который умел петь хриплым голосом (В. С. Высоцкого. — Т.А.). Они его слушали и вспоминают, что они люди.

Мой отец пил более пятидесяти лет. Пил и ругал мою седую мать. Потом бросил и читал в академии (Михайловском артиллерийском училище) курс математики.

Милый Володя. Очень милый Володя. Пропасть легко, но ты же сам человек из команды спасателей и стоял в холодной воде, потому что командир должен при аварии уходить последним.

Целую тебя, мой старый друг.

Ведь ты по возрасту мог бы быть моим сыном.

Не мяукай.

Помни Марию Магдалину, которая во что-то верила и потому жива и памятна.

Виктор Шкловский, год рождения 1893.

11 августа 1980

Дорогой, попавший в качку, умный, задорный Вика.

Коротка стоянка…

Забудь про Ниточкина.

Не заглядывай в душ, когда в нем моется женщина… Только это трудно.

Корабль наш идет с вмятиной на боку. Надо находить стройность в мачтах. Море, ты, кажется, один об этом знаешь, имеет свой уют.

Ты умеешь видеть, умеешь спасать, умеешь последним уходить, когда вода угрожает. Мы только привыкли к морским поэтам.

Плавай, друг. Вот и Сима тебя целует. А я отношусь к тебе не как к траве, а как к дереву. Деревья не боятся ветра. Ветер деревья причесывает.

Я пишу книгу и не могу ее дописать. Она просится стать историей стиля. Есть очень убедительные мысли (и страницы) о бесконцовости современной хорошей советской прозы. Концов мы не умеем делать. Пушкин (достойный пловец) отодвигал подальше Онегина… Ахматова (может быть, помнишь) Анна о том писала, как он способен спокойно писать конец с его высшей воздушностью.

Достоевский, Толстой не умели завязывать узел на конце, чтобы песок не просыпался. Чехов отрезал конец. Он заметил, что конец или смерть, или отъезд. Как он умен…

Я не умею быть молодым. А мне 88 год.

Моя книга про общую теорию, а не про энергию заблуждения.

Надо только не бояться усталости и плохого почерка. Ну вот… в шутке, в веселом разбеге карандаша. Живи долго, мальчик, долго, брат современник. Пей умеренно… У тебя есть то, что мне кажется молодостью. Я допишу книгу.

Виктор Шкловский

15 июля 1980

Дорогой Вика! Жизнь кончается. Но, по-моему, это ошибка.

Узнаю ли, что такое «Ничто», как закругляется огромная страна под названием «жизнь», пойму ли, как велика эта степь и что будет за ней?

Трудно жить, когда видишь, что жизнь твоя большая и трудная, трудно донести ее до конца. Трудно пересчитывать, кто остался, а с кем ты еще можешь говорить… Пропал брат. Война взяла сына.

Друзья могут увидеть даже самих себя. И больно мне, что они свою жизнь так странно истратили, будто не замечая.

Серафима Густавовна умерла. С соседями смотрим друг на друга, как мачты на корабле.

Так и не узнал, как надо смотреть на океан, как встречаются и расходятся корабли, — не знаю. Балтика рядом, как подоконник. Черное море и Каспийское — уже устали. Океан — дальше.

Я по-прежнему не только не пью, но и не понимаю, зачем вырывать страницы из этой и так небольшой книги.

Пишу книгу. Недавно вышла новая, называется она «О теории прозы». Читал ли ты эту книгу, книгу о том, как проходит жизнь?