Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

Живем мы под Ригой в Дубултах. Это на дюне у самого Рижского залива.

Высокий дом — девятый этаж. Из окна виден и залив, и сильно запутавшаяся вокруг отмели река. Говорят, она длинная. Знаю, что она себе надоела и хочет куда-нибудь впасть. А дюны не пускают.

Живем мы с Симой здесь уже три недели. Ровно через неделю вернемся в Москву, а там после короткого мороза слякоть. Ничего нового не писал. Подумал вот что: «Дважды два четыре, — писал Достоевский, — но и дважды два пять премилая шутка». Это он написал, рыча. На самом деле в искусстве — дважды два — это что-нибудь.

Это многоцветный ответ — он как перо павлина: пигмент один, но под углом взгляда разный.

Искусство, мой арктический друг, многоцветно, оно основано не на взгляде, а на рассматривании. Вот почему вопросы и ответы этой, как гневно рычал Толстой, «литер-ра-туры» бесконечны…

Сима болеет. Здесь климат разный.

Осенью он похож на ленинградский.

Сима кашляет. Громко и испуганно. У нее температура. Мы болеем. Это разнообразно, длинно и тяжело, как хвост павлина. Мне даже сказано, что я слишком часто думаю о старости. Но юбилеи отливают различными траурами. Мне снова 85. Это возраст замшелого и много раз загарпуненного кита.

Желаю тебе: 1) Верить в себя. 2) Иногда трезвости. 3) Ровной волны. 4) Спокойных разлук и вдохновения. Очень желаю.

Уже семь. В городе очки. Солнце совсем окончательно село. Залив высморкался в тину низких волнишек и будет их сушить на луне. Целую тебя.

Виктор Шкловский

9 ноября 1978 года

Дорогой Вика!

Милый и озябший мальчик на большом корабле.

Ваша судьба — жить, а не пропадать.

Любить, а не обижать.

Писать, а не обижаться.

Бойтесь черновиков. Пьяных встреч. Пьяные друг друга не видят. Люди в бутылках одиноки и могут сообщить себя во множестве. Вы сделаны из хорошего металла и хорошо выдуты, но попали в блокадную стужь.

Написал как написалось.

У меня в Ленинграде, кроме тебя, людей нет.

Новая Голландия пуста.

Большой город на отмелях пустеет.

Даже тюлени уехали еще при… Они грелись где-то около Ростральных колонн.

Скучно скучать, Вика.

Вы не пишите ради любопытства.

Виктор Шкловский

(Без даты. — Т. А.)

Дорогой и достопочтенный (уже) Вика!

Вы сердитесь. Я Вас очень люблю…

Не надо всегда недовольно топорщиться — писатель Вы уже хороший и очень нужный.

Россия не может вечно притворяться сухопутной. Только не надо работать все время на износ. И обрастать шкурой из битого стекла. Она не греет… Снимите с лица паутину…

Плывем не к смерти.

Ее вообще нет. Мне скучно, друг. Я даже разучился писать буквы.

Вы любимый человек, но надорвались на блокаде… Капитан обязан не потонуть и не садиться на мель. Да будет путь.

Виктор Шкловский

Ноябрь 1978

ТХ ЭСТОНИЯ ЛНГ/ММФ 922 27=15/4 0300= МОСКВА ЧЕРНЯХОВСКОГО 4 KB 60 ШКЛОВСКИМ=

ВСЕ ПИНГВИНЫ СТАЛИ МЛЕКОПИТАЮЩИМИ ЯИЦ НЕ БУДЕТ ТЧК ВЕРНУЛИСЬ РОДНОЕ ПОЛУШАРИЕ ПРОХОДИМ ЛИБЕРИЮ ШТИЛЬ ЖАРА ТЧК ОЗВЕРЕЛ ЗВЕРСКИ СОСКУЧИЛСЯ ОБНИМАЮ= ВИКТОР

Январь 1979

Дорогой Виктор!

Погодка у нас умеренная.

Меня известили из Британии, что я доктор Сассекского университета.

Спросили мерки для мантии.

Если я ее получу, то приеду в ней к Вам на новоселье.

Новой книги еще не написал.

Мало, мало, совсем мало написал. Занимаюсь гимнастикой: машу руками, ногами и даже приседаю.

Весна запаздывает.

Она едет на улитках.

Сейчас накрапывает дождик.

Он, говорят, нужен садам.

Сады еще не цветут.

Виктор Шкловский

24 марта 1979

Ну вот, дорогой Вика.

Целую тебя…

Витя и Сима живут уже неделю в Переделкине. Тает снег. Одна собака все время ловит свой хвост… Еще пусто. Кончил сценарий Дон Кихота. Поймал ли я свой хвост — не знаю. До хвоста ручаюсь — все вышло. И будет 8 или 9 частей, и хватит этого с избытком на чай и сахар, а я буду писать об «Энергии заблуждения». Это выйдет наверняка. Примета такая: если к концу работы каждая книга дает подтверждение — значит, хорошо. Хвост пойман.

Я очень, очень устал, друг.

Жена моя первая, с которой я прожил около тридцати лет, умерла. Я был у нее перед смертью, она сказала: «Никто не виноват». Но в нашей жизни мы живем между рождением и смертью, переезжая через мостики надежды и отчаяния. Только во время работы свободны и уверенны. Сама же работа как будто выходит, — но, как я писал тридцать семь лет тому назад Борису Эйхенбауму, «…промыт груз, песчинки (редкие) золота обрелись, и мы перед русской литературой не виноваты». Я прочел это старое письмо в одной книге в примечаниях.

Мой друг, друг мой!

Больно промывается в жизни, больно, когда из жизни выдирается песок. Но конец (неизбежный) почти радостен.

Я верю в тебя больше, чем в то, что Новый год будет лучше прежнего.

Не болей женолюбием и телопрезрением. Я верю в тебя больше, чем в прочих, хотя жизнь твоя сильно холмистая.

Мы часто говорим о тебе.

Снег оседает. Собаки кружатся, ловя хвост.

Целую тебя, мальчик. Скучаем мы без тебя.

15 апреля 1979

Выходит не то, что выводим. Выходит не то, что утверждал. Ловля жемчуга легче литературы, но жемчуг больше обесценен.